Дарья Плещеева - Операция «Аврора»

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Но иные дамские поступки объясняются так, что мужчине и на ум не взбредет. Вот самая забавная версия: после вашего ухода она собралась покинуть вашу квартиру. Умывалась, одевалась, причесывалась, пудрила носик. А когда была совсем готова, телефонировала Балавинскому и убежала. Допускаете? Допускаете, что она по меньшей мере два часа прихорашивалась и натягивала чулочки?

— Допускаю…

— Но вам хочется думать, что она все это время страдала и мучилась: выдавать любовника или не выдавать? Денис Николаевич, дама может страдать и пудрить нос одновременно!

Давыдов вздохнул.

— Ни черта я в них, оказывается, не понимаю… — признался он.

— Это я уже заметил, — не удержался от сарказма Нарсежак. — Мое вам предложение: женитесь поскорее на хорошей девушке и успокойтесь. Сейчас вы — легкая добыча для опытной авантюристки, понимаете? А венчание — оно обязывает. Пейте кофе, Денис Николаевич, стынет же…

— Что мне теперь делать?

— Жить дальше. Конь о четырех ногах — и тот спотыкается. Я обязуюсь молчать про мисс Веллингтон, а вы обязуетесь взять себя в руки и думать головой.

— Нет, молчать об этом нельзя…

— Молчать об этом необходимо. Если начальство узнает про ваши амурные шалости, вас отзовут из Москвы и выведут из операции. А вы сейчас именно в Москве нужны. Никто, кроме вас, не доведет это дело до конца. Ну?.. Долго вы киснуть будете? Гимназистка, потерявшая любимую кошечку! Итак — фотографические карточки вам удались. Павлов, правда, ворчал и требовал надбавки за сложность работы, но важен результат. Связь наших масонов с англичанами доказана. Денис Николаевич!

Давыдов поднял взгляд.

— Так. С вами все ясно. Я пошел за мылом и веревкой! — С этими словами Нарсежак вышел из комнаты.

Денис не сомневался, что брусок дешевого мыла и веревка, на которой соседская бабка Авдотья Ивановна сушит во дворе простыни, через пять минут будут доставлены и брошены перед ним на стол.

И что же? Снимать с крюка люстру и вешаться? Офицеру, впрочем, полагается стреляться. Дуло к виску — и честь вроде как обелена. Вешаться — бесчестно. Вот ведь чертов Сенсей!..

Давыдов вскочил, опрокинул стул, сбил со стола кофейную чашку, поймал ее в воздухе и запустил в стену. На обоях осталось пятно с крошками молотого кофе. Но на душе полегчало.

Нарсежак явился, когда Денис, разложив по столу расшифровки стенограмм, изучал все, что связано с Ходжсоном. Увидев его, Давыдов даже прикрыл руками бумажки — а ну как шлепнет на стол веревку с мылом и нарушит тонкий порядок? Но Федор сказал:

— Я вам подарочек принес. — И достал из кармана запечатанную карточную колоду.

— Имеете в виду игру в дурака? — усмехнулся Денис. — За дураком далеко ходить не надо…

— Нет, скорее пасьянс.

Нарсежак вскрыл колоду и ловко раскидал на две кучки — в одной короли, дамы и валеты с тузами, в другой — все прочее.

— Очень удобно, когда изучаешь дело со многими участниками. Даешь имена, раскладываешь, перемещаешь, изучаешь взаимосвязи… Вот, попробуйте.

Нужные для контрразведывательного пасьянса карты лежали на углу стола. Давыдов взял королей.

— Допустим, крестовый — консул Ходжсон, кладем в середку и смотрим, кто располагается вокруг него.

— Маргулис, — буркнул Денис, выкладывая пикового короля. На Маргулиса он был порядком зол.

— А за доктора цепляется Шапиро… — Нарсежак положил к пиковому королю пикового валета. — Вот он, голубчик, роковой брюнет… Уразумели? Эти мордочки помогут вам отыграться и взять реванш!

В руках у Федора оказалась червовая дама. Давыдов напрягся — ожидал услышать имя «Элис».

— А эта красотка, допустим, Шурка Еврион, — безмятежно сказал Нарсежак. — Тоже, кстати, полезная карта в вашей будущей игре. Ведь доказать нежную любовь Ходжсона с масонами недостаточно, требуется обвинение в шпионаже или даже подготовке мятежа. Архангельские гости с перепугу несут чушь про мировое правительство и царство света, но это значит — их еще всерьез не втянули в дело. Одно то, что их позвали, уже косвенный признак подготовки мятежа. Ну? Будете думать?..

В конце концов карты легли нужным образом, одни фигуры переместились в центр, другие отодвинулись на окраину, и в Давыдовской голове оформился рискованный план.

Нарсежак, выслушав его, только в затылке почесал.

— Зима кончилась, сугробов нет, — сказал он, — и, значит, ваш хладный труп поднимут довольно скоро.

— Не поднимут.

— Вы уверены, что справитесь? В непредвиденных обстоятельствах?

Речь шла вовсе не о том, способен ли Давыдов свалить с ног двух-трех противников или выскочить в окошко второго этажа. Нарсежак прямо намекал на Элис. Она могла появиться в самую неподходящую минуту, внести разлад в давыдовскую душу и вывести его из игры вековечным женским способом.

— Справлюсь. С меня одной глупости достаточно. Больше это не повторится.

— Ну, тогда расписываем действия. Ваши и агентов…

На следующий день Давыдов поехал к Бабушинскому. Он застал купца на заднем дворе, возле сарая-страусятника. В двери было проделано окошечко, и в это окошечко выглядывала серая голова, судя по размеру — вполне безмозглая. Бабушинский пытался покормить птицу булкой, но у него хватило ума предлагать лакомство не с руки, а с серебряного подноса.

— Знаю я Шурку Евриона, — сказал купец, — как не знать. И подружку ее, Муньку Варвара. И Леську Колоброда… Смешные девицы! Леську как-то посадили в ванну на колесах и по улице провезли. Пену, правда, взбили знатную и утащили недалеко. Но шуму было много…

— Как расположить к себе кокотку? — спросил Денис. — Только ли деньгами? И для чего Шурке Гольдовский?

— А Гольдовский ее по всяким интересным местам возит. Согласитесь, ко двору Евриона и Варвара не пригласят, а где-то же блистать надо. Ну, актерские вечеринки, вернисажи, всякие гулянки… Да ведь Гольдовский — красавчик! Подружки Шурке завидуют: не то что какой-нибудь пузатый генерал. А зависть товарок для кокотки — лучше медового пряника. При этом у нее есть два покровителя. Но они ее редко навещают, оба уже в годах. И один, представьте, мой родной дядюшка. Сколько ей побрякушек надарил! А Шурке, понятное дело, все мало. Теперь вот поссорились — она у него что-то этакое просила, он не купил.

— А Гольдовскому Шурка на что? Кроме как на естественную надобность? Я, видите ли, не имел дела с кокотками… — Давыдов даже малость смутился, словно признавался невесть в каком грехе.

— Во, гляньте, гляньте! — вдруг заорал купец. И было-таки от чего орать — страус разинул клюв. Глотка у него была изумительной величины, за ней голова совсем потерялась, и только таращились выпученные, безумные птичьи глаза.