Лоуренс Шуновер - Блеск клинка

— О, женщина! Я не работаю, я просто пытаюсь сжечь эти дрова, чтобы отправиться спать будучи спокойным, что дом не сгорит. Один из парней сложил дрова слишком близко к горну и они загорелись. Я высеку их. Всех! Даже Пьера. Они потом неделю не смогут сидеть!

— Успокойся, Хью. Ты же говорил, что никогда горн не бывал таким горячим, как сегодня, когда ты делал глупую маленькую шапку для этого человека. Может быть, огонь еще не погас. Мальчики осторожны. Возможно дрова были не так уж близко.

Пламя начало приобретать более спокойный характер и по мере его успокоения начал успокаиваться и Хью.

— Ну хорошо, тогда я, пожалуй, высеку их так, чтобы они не могли сидеть три дня. Но я настаиваю, что дрова лежали слишком близко, даже хотя горн и был горячеват, как ты говоришь.

Позади Марии показалась фигурка Пьера. Очутившись один в большой кровати и слыша возбужденный голос приемного отца, он направился в мастерскую, чтобы узнать, что случилось. Ему тоже показалось, что пахнет дымом.

— Ах! — воскликнул он, глядя в огонь.

— Ну, ладно, парень, посмотри, что ты наделал. Запас дров на целый день сгорел. Ты укладывал поленницу, не так ли?

— Я помогал, — ответил Пьер. — Но посмотрите на сундучок.

— Черт с ним! Он не сгорит. Я разозлился из-за дров.

— Но маленький шлем! Я уложил его в сундучок для безопасности. Он лежал на самом краю полки и мог упасть. Я думал, что в сундучке он будет целее.

— Ты положил шлем… в сундук?

— Да, отец.

— Вместе с кожей? Он был завернут в кожу.

— Конечно, отец. Я не разворачивал его. Я знал, что он особенный. Я видел, что ты делал его целый день.

Хью задумался. В оправдание мальчику следовало признать, что он довольно неосторожно положил изделие на полку. Шапочка могла упасть. Во всяком случае, теперь ничего не поделаешь.

— А было ли дерево в сундучке, Пьер?

— Я видел несколько старых угольков.

— А свежие стружки?

— Нет, только кусочки древесного угля.

Хью застонал.

Как подействует эта дьявольская смесь древесного угля и воловьих шкур на метеоритное железо, не смогли бы предсказать и более опытные металлурги, чем Хью. К тому же Хью был очень утомлен. Теперь из сундучка исходило ужасное зловоние, а из-под крышки показались язычки зеленого пламени.

— Ну, ладно, что случилось, то случилось, — вздохнул Хью. — Может быть, шлем развалится. Я даже не представляю, как долго его нужно греть со всей этой кожей.

— А ты знаешь, сколько его нужно было греть, если бы кожи там не было? — лукаво спросила Мария.

Несчастный Хью сказал правду:

— О, черт возьми, нет! Конечно, нет. Слишком много неизвестных.

— Я думаю, нам лучше вернуться в постель, мой дорогой, раз ты не знаешь, что делаешь. Отдохни немного, дорогой Хью, возможно утром шлем будет твердым.

Хью не понравились слова жены, что он не знает, что делает. Но поскольку это была очевидная истина, он оставил шлем в сундучке, а сундучок в огне догорающего горна и отправился в кровать, зябко ступая по холодному каменному полу.

Всю ночь сундучок лежал в горячем ложе из углей. Утром он был еще теплый.

Когда на следующий день они открыли сундучок и заглянули внутрь, шапочка лежала в слое черного пепла, в который превратилась кожа. Она была грязно-коричневая с подтеками масла и дубильных веществ, выделившихся из шкуры, но окалины на ней не было. Она не покоробилась и не потеряла форму. Но нельзя было сказать, твердая она или мягкая.

Хью провел по ней ногтем. В помещении прозвенела громкая, чистая, долго звучавшая нота, похожая на звон колокола. Лицо Хью смягчилось. Ну что же, неплохо. Он провел по шапочке твердым напильником, но не мог удалить даже пятно грязи.

— Мы должны испытать ее на хрупкость, — сказал Хью, немного помедлив. — Сталь часто ведет себя подобным образом, а потом разрушается от удара.

Он стукнул по шапочке для пробы небольшим молотком. Опять раздался громкий, чистый звук, напоминающий звон колокола. Более сильные удары в различные точки поверхности только усиливали звучание.

— Нужно испытать ее на гибкость, — сказал Хью, — но я не осмеливаюсь. Боюсь, что она треснет.

В целях безопасности он отослал из мастерской всех, кроме Абдула, и полчаса кипятил шапочку в оливковом масле. Часть грязи отстала, и поверхность стала светлее. Хью установил шапочку в тиски и зажал так, что овал, соответствовавший форме головы Жака Кера, превратился в идеальную окружность.

— А теперь да поможет Святой Илия вернуть ей прежнюю форму, — тихо сказал Хью и ослабил тиски. Окружность снова превратилась в овал.

— Это хорошая, твердая, отожженная сталь, — сказал он. — Такая же хорошая, как обычно у меня получается.

— А можно попробовать ее моей саблей, хозяин? — спросил Абдул.

Хью вздрогнул. Сабля, о которой упомянул Абдул, была сделана в Исфагане более сорока лет назад. Она была выкована из индийской стали. Она не требовала заточки и могла перерубить прут из твердой стали толщиной в половину большого пальца. Клинок выглядел как голубое озеро на солнце, покрытое рябью от ветра, но поверхность была идеально гладкой. Сталь для таких сабель давно уже нельзя было достать.

— Ты можешь сломать саблю, Абдул.

— Я могу сломать твой маленький шлем, мастер.

— Мне интересно посмотреть на результат твоего опыта, но я не отвечаю за твою саблю.

Абдул держал саблю в своей комнате, и когда подмастерья увидели, что он принес ее в мастерскую, а он это делал редко, они и Пьер окружили его с широко раскрытыми глазами, выжидательно глядя на него. Хью положил шлем на наковальню, которая имела форму человеческой головы. Могучий турок схватил свое оружие и сделал им необычный волнистый круг над головой. Клинок запел в воздухе, звук этот напоминал жалобный вой ветра, и обрушился на шлем со всей мощью руки, которая полвека поднимала тяжелый молот. Раздался удар, похожий на выстрел бомбарды, и воздух пронзил звон, который они уже слышали, но на этот раз гораздо громче. Шапочка завертелась на наковальне, которая не совсем соответствовала ей по размеру. Звук постепенно затихал, и только края шапочки звенели, задевая о наковальню. Жак Кер никогда не видел ничего подобного. Положим, он и должен был удивиться. Но подмастерья, которые, вероятно, лучше разбирались в том, что происходит, были охвачены благоговейным страхом. Осмотр показал, что ни сабля, ни шлем не получили ни малейших повреждений.

Абдул отполировал шлем самым мелким полировальным песком Хью и кожей до такой степени, что мог видеть в нем свое отражение.

— Я надеялся выгравировать декоративный венок по краю, — сказал Хью, — но эту сталь нечем гравировать. Но если ты хочешь, вероятно, я смогу нанести простой узор с помощью песка.