Лоуренс Шуновер - Блеск клинка

Квазивоенный статус, который обеспечивала Хью его профессия, открыл перед ним многие двери. Воюющие люди из всех слоев общества были рады приветствовать эксперта, изготовляющего доспехи, которые считались непробиваемыми. Однажды Хью пригласили в замок, который возвышался над стенами и был фактически неотъемлемой и сильнейшей их частью. Пьер настойчиво упрашивал взять его с собой, Мария по непонятным причинам не возражала против этого, и Хью сначала с неохотой, а потом с большой гордостью разрешил ему пойти.

Первое впечатление Пьера от войны настолько поглотило его, что он, забывшись, вышел в один из проемов зубчатой стены, на которую их привел английский сержант для лучшего обозрения. В тот же миг тяжелая рука англичанина опустилась на его голову и заставила его упасть на пол, и прежде чем он успел приподняться, Хью коротким пинком отбросил его в безопасное место за зубцом.

— Такая голова как у тебя привлечет огонь всей французской армии, — предостерег его сержант.

Они подождали, зная, что сейчас произойдет.

В воздухе раздалось жужжание, затем удар в стену за ними, и что-то металлическое упало на пол вместе с горстью выбитых из стены камешков. Хью поднял стрелу. Это был короткий железный цилиндр с заостренным концом и небольшим кожаным хвостовиком для стабилизации его положения в полете. То была арбалетная стрела, смертельный снаряд, запрещенный Церковью.

— Эта штука была бы сейчас в твоей голове, Пьер, если бы не быстрая рука сержанта, — сказал Хью. — Я же говорил, чтобы ты не подходил к амбразурам.

Пьер понял, что война может наносить удары как спереди, так и сзади; это было важное тактическое открытие.

— Извини, отец, — сказал он, потирая спину. — Я наблюдал, как арбалетчик заряжал стрелу.

— Который? — спросил сержант. Он уже хорошо знал членов подразделения, расположившегося на этом участке.

— У него конический шлем с открытым забралом.

— У них у всех такие шлемы, — ответил сержант.

— У его доспехов не хватает ворота. Он вышел из-за скалы. Я удивился, увидев его так близко.

— А, теперь понятно. Надо ему напомнить, что не следует оставлять шею открытой, иначе можно простудиться. Эй, Альберт?

— Да, сэр? — откликнулся подбежавший человек.

— Видишь француза вон там? — сказал он по-английски. — Он хочет начать войну.

Все рассмеялись при таком упоминании о конфликте, который продолжался уже восемьдесят лет.

— Он за скалой. Знаешь скалу, о которой я говорю?

— Конечно, знаю. Они всегда подкрадываются туда.

— Он потерял ворот. Как ты думаешь, сможешь ты убедить его не относиться столь беззаботно к своей одежде?

— С удовольствием, — ответил лучник с широкой ухмылкой и тщательно выбрал длинную, прямую, полированную стрелу.

— Что вы собираетесь делать? — испуганно спросил Пьер.

— Мальчик говорит по-английски, мастер Хью?

— Английскому он научился у вас; он его слышит на улице все время. Итальянскому он научился у меня, а французскому у своих родителей.

— Ну-ка пощекочи его слегка, — сказал сержант, подчеркнуто подмигнув. Пьер этого не заметил.

С бесконечной осторожностью и большой ловкостью лучник несколько раз быстро выглянул из-за края амбразуры. Стрела его была наготове, лук наполовину натянут. Затем он внезапно сделал быстрый шаг вперед и слегка наклонился в сторону, настолько чтобы зубец стены не мешал ему. Он быстро отвел оперенный хвост к плечу и отпустил стрелу. Раздался звон струны и шипенье, а затем громкий злобный крик снизу.

— Ты пощекотал его, Альберт?

— Точно как вы приказали, сержант.

— Куда?

— В шею.

— Но ты не ранил его, не так ли, Альберт?

— Клянусь честью, он ничего не почувствовал.

— Видишь, Пьер? Мы не хотим обижать французов. Правда, парни?

— Да, да! Ей-богу, не хотим! — ответил хор сильных голосов.

Пьер попытался рассмеяться шутке, но он никогда не был ближе к войне, чем в мастерской, и первое знакомство с искусством убивать расстроило его и вызвало внезапное отвращение.

— Я знаю, что вы сделали, — со злостью крикнул он.

— Но, Пьер, он ведь хотел убить тебя, понимаешь? — сказал Хью.

— Да, наверное, хотел.

— Ну и?

Хью пожал плечами, удивленно поднял брови и, наконец, выразительно развел руками, по-итальянски, ладонями вверх. Он очень строго взглянул на приемного сына.

С того дня всю жизнь, всегда, когда он видел смерть человека, Пьер припоминал этот жест своего приемного отца.

Во время короткой осады была предпринята только одна серьезная атака, которая чуть не увенчалась успехом. Нескольким французам удалось забраться на стены замка. В его старинных коридорах и даже во дворах, обнесенных стенами, завязалась схватка, и в какой-то момент казалось, что крепость может пасть.

Но атакующие не получили подкрепления. Приставные лестницы были опрокинуты с помощью длинных шестов, мертвые и умирающие сброшены со стен, а офицеры, как обычно, захвачены с целью получения выкупа.

Хотя маршал де Буссак потерпел лишь незначительное поражение и потерял сравнительно немного людей, он неожиданно снял осаду и увел свою армию. Англичане с удовлетворением решили, что упорство обороны убедило французов в тщетности их намерений. Но пленные французские офицеры утверждали, что люди маршала перессорились из-за дележа добычи, которую они рассчитывали захватить после падения города. В результате операции город остался целым и невредимым. Горожане праздновали освобождение от осады и доедали свои обширные запасы невкусной еды. На улицах зажгли костры и выкатили большие бочки с вином, из которых мог пить любой желающий. Толпы английских копьеносцев и лучников, взявшись за руки, шатались по узким аллеям, целовали девушек и пели, что король Франции и все его люди взобрались на гору, а потом скатились с нее.

В годовщину снятия осады Николас Миди произнес пламенную проповедь на тему раскаяния на торжественной мессе в честь Богородицы, вознося ей хвалу за освобождение города.

У алтаря, облаченный в белый стихарь, стоял Пьер, его золотистые волосы цветом напоминали золотой крест в свете сотни свечей. Пьера, который обратил на себя внимание каноника, научили продуманному до мелочей и привлекательному ритуалу церковной службы. Проповеди каноника выходили далеко за пределы понимания десятилетнего мальчика, но он знал и понимал, что вино, которое он держит в правой руке, и вода в левой, когда они смешиваются в чаше, поданной каноником, таинственным образом превращаются в кровь Господа, и это было чудесно. Когда он поднимал голову во время вознесения даров, он пристально смотрел, как его учили, на белую облатку в руках священника, которую Господь в это самое мгновение превращал в свое собственное тело, распятое на кресте; и хотя он не всегда чувствовал восторг, который должен вызываться этим древним чудесным обрядом (а иногда, как он себе признавался, его внимание отвлекалось), ему говорили, что восторг придет в свое время, когда он повзрослеет и лучше познает жизнь. И тогда обещание искупления станет ему понятным во всей своей благотворной глубине.