Иван Дроздов - Горячая верста

— Грозятся сваливать нам на голову, — засмеялся Лаптев. — Место для металла, Федор Акимович, и на дворе найдется. Был бы металл.

Горячие слитки стали выплывали из печи одна за другой. Академик Фомин стоял рядом с Лаптевым. Усталости на его лице как не бывало: он стоял прямо с откинутой назад головой. На сухих желтоватых щеках старика играли всполохи от пролетавших листов; в глазах, блестевших молодо и озорно, радость, какую может испытать только человек, совершивший что–то очень значительное и теперь со стороны наблюдающий за результатами своего труда.

Академик Фомин никогда не умел спокойно смотреть на работу своих станов, которых он сконструировал более двух десятков. И особенно его волновали шум рольгангов и валов в моменты первых пусков и затем в тревожные дни освоения проектной мощности. Как мать, затаив дыхание, наблюдает за первым шагом своего ребенка и старается помочь ему, поддержать рукой или хотя бы одним только пальцем, так он с замиранием сердца провожает в долгую самостоятельную жизнь своих питомцев. И всегда при этом его мозг мучительно терзает вопрос: «Все ли пойдет хорошо?.. Наберет ли проектную мощность?.. Не завысил ли я его силу?..» Тут была и честь ученого, его престиж, и проверка технической зрелости его ума. Ну, а этот стан особый. ещё никто не строил станов такой титанической силы. Даже в умах многих теоретиков не укладывалась способность нового фоминского стана производить назначенный ему объем работы в единицу времени. И, может быть, потому, против этого его детища особенно ревностно выступили противники «гигантомании» — в родной стране и за рубежами: одни считали невероятной, абсурдной запроектированную скорость проката, другие предсказывали неизбежность поломок, катастроф, гибель многих людей, третьи подчеркивали немыслимые для нынешних материалов механические нагрузки. Иные говорили: абсурдно сосредоточивать подобные мощности на одном пятачке. В случае войны одной бомбой можно вывести из строя такую махину. Но больше всех упорствовали экономисты — вбухаете народные денежки, а ну как стан не пойдет, ну как при первых же испытаниях он, как норовистый жеребец, станет дыбом?

И что ж: был свой резон в опасениях экономистов. Стан хоть и пошел, но не с той резвостью, какую от него ожидали.

«Ну, а если подведет твой стан, если он и через месяц, через год будет выдавать только половину?.. Что ж тогда прикажете делать, академик Фомин?.. Может быть, тогда вы предложите правительству рядом с вашим поставить ещё один стан — такой же?.. Но вы хорошо знаете, каких он средств потребует от народа?.. Это ведь вы сказали в интервью корреспондентам: «Да, стан дорогой, очень дорогой. За те деньги, которые пошли на его постройку, можно на пустыре поставить большой современный город». Или не вам принадлежат эти слова?.. Помнится, вы тогда сказали и другое: «За четыре–пять лет работы стан полностью окупит себя». Ну вот, все вы помните, все это вы заявляли перед целым миром. А стан ваш стоит да постаивает. Ну, что вы скажете теперь, уважаемый Федор Акимович?..»

Этот мысленный диалог академик вел с самим собой, но в то же время спорил с воображаемым противником. Фомин думал: «Ничего, ничего — погодите немного. Стан выйдет на проектную мощность, и тогда всякий, кто готов изощряться в подобных вопросах, будет посрамлен и пристыжен». Тогда он положит на стол министра чертежи поточной линии: конвертер — установка непрерывной разливки стали — стан «2000». И противники подожмут хвосты. Они не посмеют, как теперь, подвергать сомнению его детище. Тогда академик Фомин может считать свою миссию в жизни оконченной. Поточная линия — венец его желаний, его лебединая песня. Пока он сделает лишь звено в металлургическом цикле — это звено лишь свяжет сталеплавильный агрегат со станом, этим будет положено начало создания металлургического конвейера, будет устранена несправедливость, сложившаяся в техническом мире исторически — несправедливость очевидная, вопиющая. Если в сфере холодной обработки металлов уже в начале тридцатых годов была пущена первая автоматическая линия, — это линия инженера Иночкина на Сталинградском тракторном заводе — и с тех пор линии, управляемые одним человеком, стали внедряться по всему миру, а в наше время уже появились полностью автоматические производства, группы производств… Всюду, где только поспел инженерный ум, всюду, но не в металлургии. Здесь, как и сто лет назад, производство разбито на ячейки, и между ними нет машинной связи. Заготовки для стана можно взять и с соседнего конвертора, но их можно привести и за тысячу километров. А как сложно и громоздко это вековое обособление! На «Молоте» одного только транспорта не меньше, чем на иной железной дороге. Кто только и где только не нянчит остывшую заготовку. А затем, прежде чем запустить на рольганги стана, её отправят в нагревательные колодцы, затем в нагревательную печь, снова разогреют докрасна, да тогда только на стан, под клети проката. Но почему?.. Почему труднейшее из производств должно отставать в развитии?.. Кто сказал, что несправедливость эта у металлургов на роду написана?..»

К счастью Фомина, он рано нащупал магистральную дорогу, ведущую к потоку в металлургии; дорога эта — крупные, высокопроизводительные агрегаты. ещё в молодости он вошел в семью дальновидных ученых, ратовавших за большие домны, могучие мартены, конверторы, прокатные станы. Отечественная металлургия может почитать за счастье, что тогда победили именно эти ученые, а не те скептики, которых страшили большие размеры и которые много положили сил в противодействии «гигантоманам».

Академик Фомин вспоминал свою молодость, — ему было приятно мысленно вернуться в былые годы, стоя рядом с Павлом Лаптевым, наблюдать за работой стана, — за его ещё не очень твердыми, но могучими шагами.

Бродов, встревоженный состоянием автоматики на новом стане, и прежде всего, своим прибором «Видеоруки», вновь ехал на завод — на этот раз с твердым намерением побывать у своего фронтового товарища Павла Лаптева и посетить директора завода Брызгалова. «Я должен произвести глубокую разведку, — думал Бродов по дороге в Железногорск. — Мне нужно знать, что они думают об институте автоматики, что собираются делать».

Директора завода Бродов застал в приемной; Брызгалов собирался уходить по цехам и давал секретарше наставления. Бродов распростер руки и пошел навстречу Брызгалову, словно к доброму, старому другу: — Как хорошо, Николай Иванович, что мы с вами не разминулись! Здравствуйте! Как живы?.. Да вы попрежнему молодец!..

— Очень рад вас видеть, Вадим Михайлович! Очень рад! — Директор завода повернулся к секретарше: — Позвоните в доменный, приду к ним попозже. — И опять к Бродову: — Вы у нас вечность не появлялись и — вдруг!.. Какие это ветры занесли вас? Уж ни готовится ли для завода новая эпопея?