Иван Дроздов - Горячая верста

«На линию Фомина намекает, — подумал Бродов, видно, линию ждет».

Брызгалов раскрыл дверь кабинета, приглашая Бродова; и сам, не стесняясь секретарши и двух посетителей, ожидавших в приемной, склонялся перед гостем в почтительной позе и говорил всякие учтивые слова, но в голосе и во всех жестах было что–то ироническое.

— Вы редко приезжаете на «Молот», — продолжал директор, — но если появляетесь, так со значением. В прошлом году, я помню, как посетили нас, так начались хлопоты с конвертором, и ещё разные новшества внедрялись. Вы как ласточка, несущая на крыльях весну, приносите новинки, планы и всякие реформации.

И в этих словах слышалась ирония, тонкая, глубоко спрятанная, но ирония; директор не говорил, а пел и слова подбирал круглые, приятные.

В кабинете Брызгалов помог Бродову снять плащ и чуть задержался у шкафа, давая возможность гостю пройти на облюбованное место, а когда увидел, что Бродов не собирается садиться, а в раздумье ходит по ковру, предложил:

— Чайку не хотите?

— Пожалуй, Николай Иванович. Не откажусь.

Брызгалов раскрыл дверь, спрятанную за тяжелыми портьерами, и они очутились в небольшой комнате, обитой дорогими светло–зелеными обоями. Посредине стоял овальный столик, и к нему придвинуты четыре стула со старомодной, богатой вязью на спинках. В дальнем углу сиял белизной большой с острыми углами холодильник, а у стены под ярким натюрмортом манили к себе два кресла и журнальный столик с блестящим изумрудным верхом.

Столичный гость опустился в одно из кресел и придвинул к себе столик. На нем тут же появились коньяк, бутылка марочного вина и закуски.

Бродов, намазав тонкий ломоть булочки черной икрой, продолжал разговор в тоне дружеской беседы:

— Новый стан у вас полуночник, — он больше по ночам работает: я и сегодня прикатил ночью, да только и счастье имел несколько минут наблюдать его в деле. Прекрасное, я вам скажу, зрелище! Я на что жизнь посвятил машинам, и все время среди механизмов, в мире всякой техники, а при виде махины такой теряюсь и все думаю: не задавят ли нас, людишек маленьких, вот такие железные великаны; не грохнут ли они однажды по земле–матушке своими стальными ручищами и не расколошматят ли её на части?..

Бродов забросил одну ногу на другую, мелкими глотками пил коньяк и ни на минуту не забывал о цели своего визита: узнать, не готовится ли на заводе акт дефектов автоматики нового стана и какую позицию занимает директор к проекту Фомина — к строительству на «Молоте» первого звена металлургического конвейера. И вообще: знают ли тут о решении Ученого совета института?.. Что думают о его, бродовской позиции, в этих делах?..

В последних числах декабря в министерстве соберется коллегия, — там должны принять решение: строить поточную линию на «Молоте» уже в будущем году или отложить строительство до неопределенного времени. Вопрос для Бродова важный. Он должен костьми лечь, но отложить строительство линии. И не потому, что его принципиальный взгляд противоречит идеям Фомина. Бродову одно нужно: оставаться на посту директора института, не сдавать завоеванных в жизни позиций. Бродов не бог, не академик Фомин… Одно неверное решение, и он вылетит из седла. Противники Фомина в институте сильны — поддержи он фоминское звено — и он лишится расположения важных люден. Чего доброго: они станут теснить его. Нет, нет. Бродов достаточно умный человек, он не считает себя Дон — Кихотом. Да и нет теперь почвы для рыцарства. Повсеместное вторжение автоматики, электроники подвинуло ум в сторону расчета, утверждает в жизни культ рационализма. Недаром в Америке из новейших социальных теорий на первое место выдвигается управленческая теория — наука об искусстве управлять обществом. Технокарты, менеджеры выдвигаются на первый план. Капиталисты знают, что ныне силен тот, кто умеет в себе усмирять буйство человеческой натуры. Только разум, и никаких эмоций!.. У нас, конечно, другая система, другие условия, но умение подавлять свои собственные эмоции и подчинять себя трезвому расчету нужно и нашему руководителю. Десять — пятнадцать лет назад человеку, вздумавшему исповедовать подобную философию, он бросил бы в глаза: «Программа эгоиста! Кредо дельца!..» Но теперь нет, не осудит ни себя, ни себе подобных. Наоборот, при виде человека, умеющего рассчитывать каждый свой ход, скажет: «Умный человек, понял дух времени». Как жизнь принудила гусеницу принять зеленую окраску и тем охранить себя, так ныне, по мнению Бродова, умный человек, заняв пост руководителя, вынужден смирить гордыню, подавить собственную волю, поглубже упрятать личные симпатии и антипатии — он должен быть бесстрастным, как робот, и только одно условие выполнять с точностью: зорко глядеть по сторонам и вовремя видеть надвигающуюся опасность. И в зависимости от надвигающейся угрозы принимать белый цвет или черный. Секрет руководства ныне как раз и заключается, по мнению Бродова, в умении видеть окружающие тебя силы, вовремя вспрыгивать на ту чашу весов, которая в данный момент перевешивает. Нелегко было воспринять эту истину, противилась душа такой философии, но как необъезженный конь, почувствовав на спине седока, бросается то в одну сторону, то в другую, вскидывает задом, встает на дыбы, но, в конце концов, смиряется, так смирился Бродов под силой жизненных обстоятельств. Он ещё когда работал в Министерстве черной металлургии и чувствовал в своей руке сильную руку именитого тестя, — ещё в то время и сам был поклонником сверхмощных агрегатов и с трибуны, и в частных беседах нетерпеливо и горячо судил людей, сдерживающих внедрение потока в металлургии. «Поток, конвейер, — говорил обыкновенно Бродов, — завтрашний день металлургии. Горняки и те вырвались вперед, у них струги–автоматы, лава без людей, а у нас, как и сотню лет назад — все разбито на ячейки: домна, мартен, стан…» Да, так он говорил. Однако законы жизни суровы. Когда он, молодой кандидат наук, получил назначение в институт директором, то тесть его, выходивший в те же дни на пенсию, сказал ему: «Поток это хорошо, это уже нынешний день металлургии и особенно день завтрашний. И ныне все разумные люди за поточное производство, за конвейеры. Но домна не станок, её не так–то просто заключить в поточную линию. Металлургия это огонь, давление, высокие температуры. С потоком нельзя торопиться».

В другой раз тесть пригласил прогуляться, заговорил откровенно, доверительно.

«В институте — разные люди, есть там и противники академика Фомина» — «Но Фомин — прогрессивный ученый, по его проектам…» — «Верно, — согласился тесть — но если фоминский стан на «Молоте» прошел сравнительно легко, то его первое звено металлургического конвейера — или, как ещё говорят, «фоминское звено» — встречает серьезное сопротивление». «Оно несовершенно?..» — «Нисколько! — возразил тесть. — Наоборот: оно очень совершенно, и, по моему убеждению, быстро выдвинет нас вперед по сравнению с Америкой, но… — тут он многозначительно поднял указательный палец, — …есть и другие проекты. И к этим другим проектам уже готовятся в умах приборы управления и контроля. Вот тут–то и таится для тебя западня. Человек ты в институте будешь новый, багажа у тебя никакого, знаний — тоже… Придешься по нраву — поддержат, станешь гладить против шерсти — сомнут».