Иван Дроздов - Подземный меридиан

Пивень замолчал и некоторое время задумчиво смотрел перед собой. Он как бы забыл что–то из своего жития и теперь вспоминал.

— Славный человек профессор! — заметил Андрей. — Бывают же такие!.. Ну а дальше–то что?

— Так вот тогда и привел меня в свою лабораторию Пастухов. И сказал сотрудникам: «Знакомьтесь. Прошу помогать молодому человеку, ему нужна ваша поддержка».

Шеф имел в виду поддержку моральную, никакой другой поддержки мне не требовалось. Я стал работать в области чистой математики. Между тем прибор, над которым трудился профессор Пастухов, быстро набирал свои боевые качества — ему как раз не хватало математических проработок.

— Прибор Пастухова — это что, лазер? — нетерпеливо спросил Андрей.

— Не совсем так. Механизм формирования жестких излучений несколько совпадает, но природа лучей у Пастухова другая. Его прибор стал набирать силу, он уже, как масло гвоздем, прошивал стальные плиты, и луч, по слухам, с десяти — пятнадцати метров был вытянут до нескольких километров. Но тут случилась беда: профессор умер. Его свалил сердечный приступ. Умирая, он успел сказать: «Пусть Пивень… продолжит…» — и все. Всем, конечно, ясно было: меня он за себя оставил; но власть институтская рассудила иначе: заведующим к нам прислали того самого… экзаменатора.

— Ту сволочь? — вырвалось у Самарина.

— Да, Андрей, ту самую… А знаешь ли, кто это был?.. Каиров! Молодой, начинающий кандидат наук Каиров. И лет ему было без малого тридцать.

— Не понимаю. Почему же он в Степнянске оказался?

— А потому, чтобы угля понюхать, в гуще жизни побывать. Опять же и доктора здесь получить легче. Но главное — моральный капитал. Но слушай дальше. Я был увлечен делами и продолжал трудиться. Бывало, часами сидел за столом и писал, писал длинные формулы. И, по традиции, делами руководил: подойду к одному сотруднику, к другому — скажу, куда и как развернуть прибор, как изменить рецептуру порошков, частиц разных и прочее. Пушка теперь и сдвоенные и строенные плиты, словно вату, прожигала. Премии, награды дождем сыпались на лабораторию. Каиров был на коне. Штат расширил раз в десять. Кабинет себе большой оборудовал, Секретарь. Два заместителя. Для лаборатории целый этаж в институте отвели, вахтера у дверей поставили. Пастухов–то был человек простой, все больше в расчеты разные погружен, в дела, а этот — куда там. На персональной машине его возят — то в Академию наук, то в комитет. Все дни в разъездах.

— Ну а ты?

— А что я — я считал. За день ворох бумаг испишу.

— А как жил? Неужели по–прежнему в общежитии?

— Нет, зачем же, мне ещё при Пастухове квартиру дали, и в институте продолжал учиться — в год два курса проходил. Скоро и диплом написал. И втихомолку от Каирова диссертацию кандидатскую стал накрапывать. Я уже понимал, к чему Каиров дело клонит. А тут события разные стали происходить: работой лаборатории заинтересовались важные инстанции, чины разные. Генералы к нам заглядывать стали, люди из президиума академии… Институт на два нижних этажа согнали, а все пять верхних под лабораторию отдали. Каиров и совсем в гору пошёл.

— А ты?

— А я что же? Я сотрудник. Каиров всему голова. Да, признаться, я тогда меньше всего о почестях думал. Понимал я, как важно наше дело, и работал. Однако на Каирова зуб точил. Крепко я его возненавидел. И решил я его проучить.

— И как?.. Проучил–таки?

— Да, и очень забавно. Каирову небо в овчинку показалось.

— Ну–ну, любопытно.

— Собрались в академии ученые — послушать Каирова. Ну, Каиров твой, не будь дураком, решил представить в докладе три самых трудных задачи. Мне приказал готовить решение этих задач — они–то, эти задачи, призваны были всех учёных изумить, что называется, положить на лопатки. Каиров решил, что это и есть тот самый момент, когда он взлетит в доктора наук. Кое–что сулил и мне. «Тебе, Костя, — говорил он, похлопывая меня по плечу, — я создам условия для защиты кандидатской диссертации. Два–три года упорного труда — и ты станешь кандидатом наук, старшим научным сотрудником. То–то удивятся в твоей Рязани. Скажут: наш Пивень — кандидат наук». Казалось бы, чего лучше ожидать деревенскому парню? Ан нет — не польстился, упрямец, на посулы Каирова. Задачки–то решил не как следует, а совсем наоборот. И когда Каиров перед всем ученым миром объявил решение и на доске изобразил, ученые стали переглядываться, хихикать, а уж потом и совсем расхохотались. Кто–то кричал: «Да вы, батенька, в трех соснах запутались!» А другие и того резче: «Вам надо с таблицы умножения начинать!» Ну, Каирова из зала как ветром выдуло. Прилетает он в институт и — ко мне: «Ты что меня осрамил, такой–сякой?!» А сам бумаги–то в нос мне тычет. И народу тут собралось со всей лаборатории. Смотрят все на меня с осуждением: дескать, как же ты это начальника подвел? Нехорошо. А я, в свою очередь, на них смотрю с удивлением, и, видимо, такая в глазах моих глупая синь светилась, что некоторым невольно являлся вопрос: «А в своем ли здравом уме человек?» «Так я вас спрашиваю, товарищ Пивень, — подступал ко мне Каиров, — за какие такие грехи вы меня опозорили?» Я ему на это отвечал: «Вы же знаете, как я слаб в математике. Сами мне тройку на экзамене поставили». — «О–о–о!.. — застонал Каиров, схватился за голову и бросился прочь. Вот тогда Каиров и подался в Степнянск.

— А ты? — спросил Андрей после минутной паузы.

— Я тоже ушел из лаборатории. В другой институт перебрался. — И вдруг сказал: — Перед отъездом в Степнянск ВАК утвердил мою докторскую. Хочешь ко мне в аспиранты? Я тебе и работу у нас в институте найду.

— Спасибо, — сказал Андрей, удивленный тем, что Пивень до сих пор о высшей аттестационной комиссии ему ничего не говорил. — Я, конечно, пойду к тебе, пойду с радостью, но то, что ты рассказал о Каирове, — страшно. Не возьму в толк: откуда люди такие берутся?.. Ведь этак его не останови — академиком станет, на самую вышку выберется. Ты его почитаешь, молишься на него, а он, вишь, какое чудовище. Но ведь и на такую мистификацию способность нужна. И, надо полагать, знания немалые требуются. И без труда не обойдешься. Он ведь помогал мне диспетчера монтировать. В другой раз допоздна со мной оставался. — И Самарин смолк, с тревогой думая о судьбе своей машины.

Молчал и Пивень. Он думал о коварстве и скрытности каировых, об их умении прятать свое лицо под маской демагогии, под хитросплетенной сетью гримас, ужимок и приемов. В такую сеть без труда попадают простецкие души, вроде самаринской. Люди, изначала верящие в справедливость всего происходящего, выращенные в недрах доброго, здорового душой и телом народа, вступают в жизнь с открытым сердцем и в человеке видят человека. И долго потом — после того, как их стиснет в своих липких объятьях подлость — не могут они понять, что с ними произошло, отчего, почему эти люди, которым они верили, поступают с ними так нехорошо…