Иван Дроздов - Похищение столицы

— Взято одиннадцать человек.

Старрок к Автандилу:

— Это все?

— Да, все.

Катя рванулась из объятий Каратаева, подошла к Старроку. Сказала:

— Верно, их было одиннадцать. Двенадцатый — полковник.

— Ты что же, считала?

— Успела пересчитать.

— Хорошо, жива осталась. Пришлось бы мне отвечать за тебя перед министром.

— Я бы не хотела, чтобы вы за меня получили выговор. Надеюсь, получите орден.

— И тут язвит, шельма! — подумал Старрок.

В залу, между тем, вводили кавказцев. Их было одиннадцать молодых, холеных и здоровых мужиков. На ходу им крутили руки, вытаскивали из карманов документы, ножи, пистолеты. Раненый сидел на стуле возле окна.

— А этого перевяжите.

Катя подошла к нему, сорвала с него белую рубашку, разорвала на тряпки, стала перевязывать. Он смотрел на нее жалобно и виновато. Прохрипел:

— Это ты меня?

— Сам себя наказал. Не начни ты в меня палить, так и цел бы остался. Злой ты, как шакал, а таких–то Бог карает.

Старрок приказал отправить его на машине Автандила в больницу и там выставить часовых.

— Не упустить его. Он нам особенно нужен.

Кто–то из раскрытой двери крикнул:

— Лейтенант ранен!

— Артур? — подбежала к нему Катя.

— Да, Артур. Мы его на «Волге» в больницу отправили.

— Тяжело ранен?

— Будто бы нет. В плече пуля застряла. Он рукой рану прижал, говорит: «Кость не задела. Повезло». Хороший он парень, этот лейтенант. Двоих кавказцев скрутил, а третий из кустов в него выстрелил.

Другой омоновец рассказывал:

— Три кавказца в кустах затерялись, думали, упустим, а там из леса рабочие парни с повязками дружинников выступили. Ну, и этих троих скрутили.

На всех кавказцев надели наручники и повели к автобусу. У дверей второй столовой, где держали девушек, выставили часовых. Старрок, Тихий, майор Катя и с ними Каратаев сели за стол, приказали принести чай. Автандил, предваряя вопросы генерала, вскинул над головой руки и голосом, напоминавшим сталинский, воскликнул:

— Зачем такой шум? Я приехал сюда, чтобы миром дело кончить.

— Да, да — миром, — сказал Старрок, — знаем мы этот ваш мир.

И генерал подступился к полковнику с допросом.

Сразу же после перестрелки и ареста одиннадцати кавказцев Петрунин на глазах у ошалевшего корейца натянул между деревьями веревку и, когда хозяин лагеря спросил: «Зачем ты делаешь?», посмотрел на него сердито:

— Ты хозяин этого лагеря?.. Плохо твое дело, брат. Схватят тебя за шкирку и потянут в кутузку.

— Кутузку?.. Что он есть, кутузка?

— А это ты там узнаешь, когда тебя в камеру вместе с кавказцами посадят.

— Камера? Тюрьма, значит. Зачем камера? Что плохого делает иностранный коммерсант? Я не стрелял. У меня нет пистолета.

— Там расскажешь, что ты делаешь. Лагерь–то твой!.. А теперь вот — фабрика будет — труба, дым, грязь. Кто захочет сюда ездить? Крышка тебе, Корея! Бери ноги в руки и валяй домой.

Подошла Екатерина. И — к корейцу:

— Ты лагерь хотел продавать?

— Да, да — продам лагерь. Сейчас продам. Но денег много надо.

— Сколько же?

Кореец замялся, стал что–то на руках показывать. Видно, слова какие–то забыл. Но потом сказал:

— Двести тысяч долларов!

— Ну, ты загнул парень! — пропел Петрунин. А Катерина предложила:

— Бери любую половину.

— Что есть половина?

— Ах, косоглазый бес! — вскинулся Петрунин. — Слов русских не понимаешь, а имущество наше к рукам прибрал.

Кореец догадался и замотал головой:

— Хорошо есть, хорошо! Давай половину.

Катя поручила Петрунину оформлять документы, а сама пошла в детскую столовую, где томились в ожидании своей судьбы девушки. За ней неотступно следовал Каратаев.

У дверей их встретил омоновец:

— Плачут девушки.

— Чего ж они плачут, дурочки?

— Боятся, задаток от них потребуют. Им по тысяче долларов дали. Говорят, истратили половину и взять их теперь негде.

Катя и Каратаев вошли в помещение, и девушки, онемев от страха, смолкли. Катя громко спросила:

— Вас триста душ должно быть. Где остальные?

— На втором этаже они, в спальных комнатах сидят.

— Зовите всех сюда. А вы, красавицы, чего нос повесили? Вот ты… как тебя зовут?

Подошла к рослой кареглазой девице:

— Ишь, Венера Милосская. Да за такую–то и сто миллионов не жалко. Ну, вот вы, Олег, — повернулась к Каратаеву, — дали бы за нее сто миллионов?..

— Дал бы и двести, но лишь в том случае, если бы вы от своей милиции отказались и воспитанием этой девушки занялись. Она ведь еще несовершеннолетняя.

Катя села рядом с кареглазой, обняла ее за плечи, заговорила в раздумье:

— Мне такой ваш проект нравится. Я только сегодня поняла, как опасно в милиции работать. Пулю в голову получить не желаю. Я хоть уже пожила на свете, но каждый день встречаю, как самый первый и единственный.

Тряхнула за плечи девушку:

— Ну, рассказывай, как тебя зовут?

— Марией.

— Машенька! Вот молодцы, родители! Самым красивым именем назвали.

Со второго этажа по живописной лестнице стекали разноцветные стайки девиц. Одеты изысканно, броско и по последней моде. Прически, туалеты — все так, будто они приготовились к смотру на конкурсе красоты. Глаза сияли весенними цветами, ноги длинные, шеи лебединые.

Русская элитная порода готовилась на вывоз в арабскую страну.

Бледность щек и тревожные взгляды выражали беспокойство и взволнованность.

За столами все не умещались, многим пришлось стоять. Тишина воцарилась такая, что и полет мухи можно было услышать.

— Кто из вас самая старшая? — спросила Катя.

Девушки молчали.

— Кому из вас двадцать лет?

С десяток рук взметнулись над головами.

— А кому двадцать один год?

Поднялись три руки.

— Вот вы, «старушки», и сядьте здесь, со мной рядом.

Три девушки, неся в руках стулья, приблизились и сели рядом с Катериной. Она сказала:

— Давайте знакомиться: я Екатерина Михайловна, хозяйка швейной фабрики, что тут по соседству, и одновременно майор милиции. Мы этот лагерь покупаем для фабрики. Тут будут отдыхать семьи рабочих, милиционеров, дети. В будущем устроим базу и для иностранных туристов. Вас мы вырвали из лап мафии. Вы были в плену.

— Нас пригласил Судан, мы туристы.

— Туристы? А кто же и зачем вам дал по тысяче долларов? Нет, милые, вас купил богатый человек, чтобы часть из вас оставить в своем гареме, а другую часть перепродать другим богатым людям. Вы стали живым товаром и чуть было не попали в рабство.

Наступила тишина, и Катя долго ее не нарушала. Из дальних рядов раздался чуть не плачущий голос:

— А как же деньги? Мы их потратили.

— Деньги возвращать не станем. Мы хотим устроить вашу судьбу. Приглашаю всех на работу. Часть из вас, кто захочет, будет трудиться здесь, а другие пойдут на мою фабрику. Всем вам будем платить по двести долларов в месяц. Ну, как? Принимаете мое предложение?