Роман Белоусов - Ошибка сыщика Дюпена. Том 2

Когда же ему случалось ошибаться при изображении прототипа и искажался подлинный облик, он считал своим долгом исправить ошибку и восстановить «честь персонажа». Так получилось, например, с образом мэра, господином де Майе, в его историческом романе «Голод в Бюзансе», впервые опубликованном летом 1880 года под названием «Блузники» в газете «Жю-стис».

Книга эта, написанная, как и другие, в лондонском изгнании и посвященная крестьянскому восстанию 1847 года в Бюзансе, создавалась в условиях, когда автор был лишен возможности пользоваться справочными и историческими документами. Отсюда некоторые неточности, в том числе и в трактовке образа мэра, которого автор несправедливо наделил отрицательными чертами. В то время, как на самом деле это был человек мужественный и преданный республиканскому делу. В постскриптуме к отдельному изданию романа Валлес признался в неправильности своей оценки.

Однако то, что писатель срисовывал своих персонажей с подлинных лиц, отнюдь не означает, что он был лишь скрупулезным копиистом действительности. Валлес всячески восставал против изображения «потока жизни» и против приукрашивания действительности. «Я не желаю видеть у своих героев крылья для плавания по воздуху и предпочитаю держаться ближе к земле, чем к небу». Верный своим взглядам, он пропагандировал их на страницах газет, которые издавал в разные годы. Его страстные статьи были отмечены, как верно заметил Э. Золя, «личной нотой, особым темпераментным стилем — колючим, бунтарским». «Мой стиль — это мои убеждения», — говорил писатель. Слова эти сегодня выбиты на его памятнике.

Валлес был прирожденным полемистом и «предпочитал вести полемику как корсар, а не как контрабандист». Во все свои произведения он, по словам того же Э. Золя, «вносил революционный темперамент, непримиримость натуры бунтаря и глубокую любовь к народу, к рабочим, к обездоленным».

За такую литературу — социальную, политическую, а следовательно, революционную — он и выступал.

Заглянуть в сердце времени, в душу общества — вот к чему должен стремиться художник. Писателю следует знать жизнь, которая идет на улице, знать, что «народный суп варится посреди Марсова поля». Человечеству ни жарко, ни холодно оттого, что у какого-то господина талант столь же толст, как и он сам, и что тираж какой-то газеты растет благодаря одному из его романов с продолжением, заявлял Валлес. Между тем великая дрожь сотрясает Париж, стоит лишь цене на хлеб возрасти на два су! Книги, в которых нет ничего, что было бы завернуто меж строчек, как пистолет в тряпки, ничего не стоят. Автор их — циркач и комедиант. «Разве вы не видите, — вопрошал Валлес, — беглецов, ищущих, где возможно, убежища, хлеба и штанов? Не замечаете, как бедняки, словно в пострадавшей от наводнения деревне, ютятся в подворотнях и протягивают руку перед мэриями?» Отчего же эти картины, этот поток разорения и смятения, не увлекают своей волной и литературу?

«Разве не следовало бы вам, — обращался Валлес к писателям, стоящим «над схваткой», — отнять у потока его добычу и по локоть погрузить руки в вонючую тину? Но нет, эти отбросы вызывают у вас истерию и тошноту». А между тем бунт замешивается в кислом тесте нищеты. Попробуйте поднять занавес, скрывающий рождающийся мятеж, сорвите покров, чтобы увидеть чудовище. «Дрожит земля, а вы с усмешкой затыкаете уши и ретируетесь, подобно тому, как на моих глазах бежали к Версалю девицы, чертыхаясь по адресу защищавшегося и желавшего умереть Парижа! Да, вы ретируетесь, — продолжал Валлес, — вместо того, чтобы слушать, как кричит Республика, не желающая идти на бесчестье и становиться шлюхой на потребу солдат». Но бесполезно тащить благополучных господ литераторов на поле битвы за воротник, смешно призывать обывателей броситься в политическую битву за честь Словесности, восклицал Валлес. «Я покидаю вас, — заканчивал он свою гневную отповедь сторонникам „суверенности" литературы. — В мою дверь звонят. Это дочка коммунара, двенадцатилетняя хворая девочка, которую бабушка отвела к бывшему командиру 191-го. Я не стану считать горошинки у нее на платье или клеточки на ее платке, — иронизировал Валлес по адресу писателей-натуралистов, — я постараюсь устроить ее в больницу».

Воспоминания переносят его на парижские улицы, в те дни, когда, выполняя поручения Коммуны, окрыленный чувством ответственности, он колесил по городу, где владычествовал народ.

Однажды под вечер Валлес оказался на углу улиц Ришелье и Сент-Оноре около здания Комеди Франсез. В тот день в театре давали «Валерию» и «Лжеца» — две пьесы, поставленные силами небольшой труппы энтузиастов в 19 человек.

Удивительно, что в дни уличных боев парижские театры не прекратили свою работу, за что их называли «храбрыми». Валлес был членом комиссии просвещения, в ведении которой находились и зрелищные предприятия, и поэтому был хорошо осведомлен об их деятельности. Каждый вечер рампы восьми театров вспыхивали огнями. Случалось, когда версальцы атаковывали квартал, актеры продолжали репетировать. Не разгонял грохот канонады и театралов. Но выручка от спектакля не всегда оказывалась достаточной для того, чтобы накормить обедом труппу, хотя залы были переполнены: большую часть билетов раздавали бесплатно. Приглашали коммунаров, национальных гвардейцев, жителей ближайшего района, которым легче было добраться до театра. Блузы рабочих, гимнастерки гражданской гвардии, ситцевые юбки, чепчики с лентами, клетчатые шали заполняли залы.

Валлеса встретил директор Эдуард Тьерри. Прошли в зал. И тут его словно хлестнули бичом. На стенах красовались трехцветные флаги! Что это — наглая демонстрация политических убеждений директора?! (Было известно, что тот симпатизировал версальцам.) О нет, нисколько. Простая забывчивость.

— Потрудитесь немедленно снять!

Члену Коммуны, естественно, перечить не стали, но настроение у него было испорчено. День, как и начался, завершился неудачно.

В то утро, во вторник, 9 мая, заседание Коммуны было особенно бурным. Еще бы — только что стало известно, что версальцы захватили форт Исси, господствующий над парижскими укреплениями. Из его защитников уцелело всего 150 человек.

Не слишком ли много времени уходит на бесплодные заседания! А между тем «версальская армия каждый час выхватывает у нас из рук кусок земли». «Что значит трескотня фраз перед лязгом сабель!» Надоели пустомели с их псевдореволюционной болтовней. Заседание днем, заседание ночью. Старику Курбе, видите ли, приспичило опубликовать декрет об отмене Бога. Извольте обсуждать сегодня же вечером. В спешном порядке. Иначе гражданин Курбе, великий художник, член Коммуны и его давний друг, подаст в отставку. Валлес голосует против: «Бог мне не мешает. Я не выношу только Иисуса Христа, как и вообще все дутые репутации», — заявляет он, понимая, что главное сейчас не в этом. Главное — организация сопротивления. Если же заседать, то он предпочитает жернова красноречия, перемалывающие зерна, мельнице, вертящейся от ветра громких слов.