Иван Дроздов - Покоренный атаман

— Вдвоем будет веселее, — сказал Андрей.

— Только чур одно условие: заедем в Приморск. Там отдыхает академик Терпиморев и мой друг Соловей. С ними нужно кое–какие дела решить, в том числе и наши с вами общие.

— Какие же? Не понимаю.

— Например, судьбу рукописи. Академик обещал содействие. В электронике Терпиморев — первый человек. Молите бога, чтоб рукопись ему понравилась.

Предложение задержаться в Приморске озадачило Самарина, но спорить он не стал. Договорившись о месте встречи, они разошлись. Самарин пошел домой, а Каиров — к директору института.

Борис Ильич не шел — трусил рысцой по коридорам. Склонив набок голову, устремив взгляд долу, он не замечал встречавшихся ему людей: во–первых, многих не знал, особенно молодых, недавно пришедших в институт и заполнивших бесчисленные лаборатории; во–вторых — и это, пожалуй, главное, — Борис Ильич не мог найти верного тона в отношениях с людьми незаметными, незначительными и, как ему казалось, ненужными институту. Особенно недоверчиво относился Борис Ильич к молодым сотрудникам, которых становилось в институте все больше и больше.

Директор, как всегда, был занят. Но Борис Ильич лишь головой кивнул секретарю и привычно навалился плечом на обитую желтой кожей дверь.

В приставленном к столу кресле сидел молодой человек с жидкими белыми волосами и чистыми голубыми глазами. Взглянув на него, Борис Ильич подумал: «Очередной кадр пополняет институт».

— Как самочувствие? — спросил у директора.

— Знакомьтесь, корреспондент областной газеты. Обслуживает район, где почти все наши экспериментальные шахты расположены.

— Очень кстати, — заговорил Каиров, пожимая руку Сычу. — Я давно хотел с вами познакомиться. Ваша помощь нам частенько бывает нужна.

Борис Ильич широко улыбался. Если Сыч корреспондент по району, следовательно, освещает жизнь только своей епархии. И Каиров заговорил об «Атамане», о новых шахтах района.

— Мы ведь как раз в вашем районе большую работу ведем. В частности, моя лаборатория… Рассчитываем на помощь, товарищ Сыч…

Сильно закашлялся директор. Трясущейся желтой рукой он полез в ящик стола, достал белые крупные таблетки. Его грузное тело все содрогалось от кашля, глаза налились слезами.

— Лежали бы дома, Николай Васильевич, — с напускной строгостью проговорил Борис Ильич и, обращаясь к Сычу: — Вот он всегда так, наш директор: не долечится и — на работу. Будто здесь все остановится без него или пожар случится.

Николай Васильевич Шатилов, директор института, глубоко и безнадежно болел. Он перенес два инфаркта и с тайным страхом ожидал третьего. В последнее время у него к тому же усилилась болезнь печени, после которой он долго не мог подняться на ноги, а поднявшись, ходил разбитый и желтый. Состояние здоровья и было причиной его перевода в институт. Раньше он работал начальником крупнейшего в стране комбината «Степнянскуголь», слыл за умного, энергичного руководителя, первейшего в стране знатока угольного дела. Ему бы после болезни попроситься на пенсию, но он вбил себе в голову роковую мысль: «Уйду на пенсию — умру». И принял предложение стать директором института. Вот и тянет Николай Васильевич непосильную ношу. Ученые киты, подобные Каирову, выходят из повиновения, молодежь подтрунивает над ним. Ослабел Шатилов, занемог. Секретарь заученно говорит: «Директор болен». Когда в институте возникает конфликт и требуется вмешательство директора, ученые безнадежно машут рукой. Наиболее откровенные не преминут съязвить: «Хотите в гроб уложить директора».

— Да, да, мы должны вместе, — прокашлявшись, сказал директор, — наука и пресса — двигатель прогресса. Вместе, в одну точку.

— Статейку б надо поместить, — подсказал Каиров. — Рассказать о поисках. Мы теперь электроникой занялись — большие дела делаем. Нельзя же все чернить да чернить. Есть у нас и успехи.

— Какие, например? — спросил Женя точно простуженным голосом. Перед тем как зайти к директору, он побывал в совнархозе, прочел письмо Каирова о необходимости доделать прибор, познакомился с Кантышевым, Бритько, беседовал с Самариным. Он теперь знал, что никаких серьезных изменений в прибор вносить не будут, да они ему и не нужны. А понадобился он Каирову для того, чтобы внести его в отчеты лаборатории.

И многое другое узнал Сыч о лаборатории Каирова — такое, о чем, по его мнению, следовало написать в газету.

— Покажите ученых, — не унимался Каиров, — Есть у нас достойные товарищи. Мы вам назовем…

— Конечно, конечно, как не быть, — согласился Женя, поднявшись со стула. — Непременно напишем!..

Сыч подошел к директору, тепло простился с ним. Кивнул Каирову.

И уже затем, выбежав из института, корил себя за несдержанность. Вот так и всегда: к людям идет с тайной мыслью вести себя нейтрально, поступать, как дипломат: улыбаться и мило беседовать, а как встретится с человеком, который почему–либо ему не понравится — тотчас же закипит. Проклятый характер!..

А Каиров и Шатилов, проводив взглядом корреспондента, несколько минут сидели молча. Они не смотрели друг на друга — надо было собраться с мыслями.

Николай Васильевич хотел бы в эту минуту выложить перед Каировым все карты, рассказать, зачем приходил корреспондент, да жаль, проклятое сердце разгуляться не дает. Ведь скажи он рыжему черту, какую статейку готовит корреспондент, так тот его живого в гроб заколотит. А сказать бы хотелось. Так, мол, и так, уважаемый Борис Ильич, этот молодой–то белобрысенький да с блокнотиком — по твою душу приходил. У него в папочке ух какой материальчик лежит. И письмо от инженеров «Зеленодольской». Пишут о приборе Самарина, о том, какую важную работу выполняет прибор на шахте, как опасно горнякам оставаться без него. А корреспондент — паренек дошлый — все выяснил, везде побывал. И в техническом управлении был, видел там бумагу из института. Подписал ее Каиров. Нашел «дефекты» в приборе, обосновал, убедил снять его и направить ему, Каирову, на доработку. Знаем мы эти штуки! «Доработает», прибавит какую–нибудь кнопку, а потом начнет шуметь на всех собраниях: дескать, смотрите, какой прибор соорудила лаборатория шахтной автоматики!..

Хотел бы все это сказать Каирову Шатилов да еще ногой притопнуть: мол, институт позоришь, но нет, не выдержит сердце. Даже небольшого конфликта директор боялся. Выдвигал один за другим ящики письменного стола, а сам думал: как бы обойтись без неприятного разговора. Помог сам Борис Ильич, положив на стол командировочное предписание:

— В Москву хочу поехать. Не возражаете?..

— Ну что вы, Борис Ильич!

Директор подписал оба предписания — Каирову и Самарину.