Эдвард Бульвер-Литтон - Кола ди Риенцо, последний римский трибун

— Да, если бы вы, благородный Монреаль! — сказал Вивальди.

Собеседники замолкли и, затаив дыхание, ждали, что скажет Монреаль, как вдруг послышался глубокий, торжественный и глухой звук капитолийского колокола.

— Слышите! — сказал Вивальди. — Колокол: он звонит к казни не в обычное время!

— Не сенатор ли возвратился? — воскликнул Пандульфо ди Гвидо, побледнев.

— Нет, нет. Дело идет о разбойнике, который два дня тому назад пойман в Романьи. Я слышал, что он будет казнен в эту ночь.

При слове «разбойник» Монреаль слегка изменился в лице. Вино пошло кругом, колокол продолжал звонить, но впечатление, произведенное внезапностью этого звука, исчезло, и он перестал возбуждать беспокойство. Разговор опять завязался.

— Так что вы говорили, господин рыцарь? — спросил Вивальди.

— Дайте вспомнить. Да! Я говорил о необходимости поддерживать новое государство силой. Я говорил, что если бы я…

— Да, именно, — сказал Бруттини, ударив по столу.

— Если бы я был призван к вам на помощь — призван, заметьте, и прощен папским легатом за мои прежние грехи (они тяготят меня, господа), то я сам бы охранял ваш город от чужеземных врагов и от гражданских смут, моими храбрыми воинами. Ни один римский гражданин не был бы обязан давать ни одного динара на издержки.

— Viva Fra Moreale! — вскричал Бруттини, и этот крик был повторен всеми веселыми собеседниками.

— Для меня довольно, — продолжал Монреаль, — искупить мои проступки. Вы знаете, господа, мой орден посвящен Богу и церкви, я воин-монах! Довольно, говорю, для меня искупить мои проступки, защищая святой город. Но и я тоже имею свои особенные, темные цели, кто выше их? Я… колокол зазвонил иначе!

— Эта перемена предшествует казни. Несчастный разбойник сейчас умрет!

Монреаль перекрестился и заговорил опять:

— Я рыцарь и благородный, — сказал он с гордостью, — я избрал военное поприще; но не хочу скрывать этого — равные мне смотрели на меня как на человека, который запятнал свой герб слишком безрассудной погоней за славой и корыстью. Я хочу примириться со своим орденом», приобрести новое имя, оправдать себя перед великим магистром и первосвященником. Я получал намеки, господа, намеки, что я могу лучше всего подвинуть свое дело, восстановив порядок в папской столице. Легат Альборнос (вот его письмо) просит меня наблюдать за сенатором.

— Право, — прервал Пандульфо, — я слышу шаги внизу.

— Это чернь идет посмотреть на казнь разбойника, — сказал Бруттини, — продолжайте, господин кавалер.

— И, — сказал Монреаль, окинув прежде слушателей взглядом, — как вы думаете, не полезно ли было бы возвратить Колонну и смелых баронов Палестрины, в виде предосторожности против слишком произвольной власти сенатора?

— Выпьем это за их здоровье, — вскричал Вивальди, вставая.

Вся компания поднялась как бы по внезапному побуждению.

— За здоровье осаждаемых баронов! — громко закричала она.

— А потом, — продолжал Монреаль, — позвольте мне сделать скромное замечание: что, если бы вы дали сенатору товарища? В этом для него нет никакого оскорбления. Еще недавно один из Колоннов, бывший сенатором, имел товарища в лице Бертольдо Орсини.

— Благоразумнейшая предосторожность, — вскричал Вивальди. — И где можно сыскать товарища, подобного Пандульфо ди Гвидо?

— Viva Pandulfo di Gvido! — вскричали гости, и опять их кубки были осушены до дна.

— И если в этом я могу помочь вам, посредством откровенных объяснений с сенатором, то приказывайте Монреалю.

— Viva Fra Moreale! — вскричали Бруттини и Вивальди дуэтом.

— За здоровье всех, друзья мои, — продолжал Бруттини; — за здоровье баронов, старых друзей Рима; за здоровье Пандульфо ди Гвидо, нового товарища сенатора; и за Фра Мореале, нового подесты Рима.

— Колокол замолчал, — сказал Вивальди, ставя свой кубок на стол.

— Да помилует небо разбойника! — прибавил Бруттини.

Едва он сказал это, как послышались три удара в дверь; гости взглянули друг на друга в немом изумлении.

— Новые гости! — сказал Монреаль. — Я просил нескольких верных друзей прийти к нам в этот вечер. Я очень рад им! Войдите!

Дверь медленно отворилась и по трое в ряд в полном вооружении вошли телохранители сенатора. Они подвигались вперед решительно и безмолвно. Свечи отражались на их нагрудниках, как будто на стене из стали.

Ни одного слова не было произнесено пирующими, все они, казалось, окаменели. Телохранители расступились, и показался сам Риенцо. Он подошел к столу и, сложив руки, медленно переводил глаза с одного гостя на другого, наконец, остановил их на Монреале, который один из всех собеседников сумел оправиться от внезапного изумления.

И когда эти два человека, оба столь знаменитые, гордые, умные и честолюбивые, стояли друг против друга, то казалось, будто бы два соперничествующих духа — силы и ума, порядка и раздора, меча и секиры, два враждующих начала, из которых одно управляет государствами, а другое ниспровергает их, — встретились лицом к лицу, оба они были безмолвны, как бы очарованные взглядом друг друга, превосходя окружающих высотой роста и благородством вида.

Монреаль, с принужденной улыбкой, заговорил первым.

— Римский сенатор! Смею ли я думать, что мой скромный пир прельщает тебя и что эти вооруженные люди — любезный комплимент тому, для кого оружие было забавой.

Риенцо не отвечал, но дал знак своим телохранителям.

Монреаль был схвачен в одно мгновение. Риенцо опять посмотрел на гостей — и Пандульфо ди Гвидо, дрожащий, оцепенелый, в ужасе, не мог вынести сверкающего взгляда сенатора. Риенцо медленно указал рукой на несчастного гражданина, Пандульфо увидел это, понял свою участь, вскрикнул — и упал без чувств на руки солдат.

Другим быстрым взглядом сенатор окинул стол и пошел прочь с презрительной улыбкой, как будто ища другой не менее важной жертвы. До сих пор он не сказал ни одного слова, все было немым зрелищем, и его угрюмое молчание придало еще более леденящий ужас его внезапному появлению. Только дойдя до двери, он обернулся назад, посмотрел на смелое и бесстрашное лицо провансальца и сказал почти шепотом:

— Вальтер де Монреаль! Ты слышал колокол смерти!

Вождь Великой Компании был отведен в тюрьму Капитолия. Теперь в одном и том же здании помещались два соперника по управлению Римом; один занимал тюрьму, другой — палаты. Телохранители заковали Монреаля в цепи и при свете лампы, оставленной на столе, Монреаль увидел, что он не один: братья опередили его.

— Счастливая встреча, — сказал рыцарь св. Иоанна, — нам случалось проводить более приятные ночи, нежели какой обещает быть эта.

— И ты можешь шутить, Вальтер! — сказал Аримбальдо, чуть не плача. — Разве ты не знаешь, что наша участь решена? Смерть висит над нами.