Владимир Топилин - Дочь седых белогорий

То, что он увидел там, на знакомом берегу, превзошло все его представления. Охотника встретило мёртвое стойбище. Так же, как когда-то, на пологом склоне у реки теснились острые чумы. Около них в беспорядке валялись разбросанные вещи эвенков. По первому впечатлению казалось, что племя Длиннохвостой Выдры торопливо собирается в далёкий аргиш. Но… истлевшие потки, поняги, спальники, кем-то разорванные и наполовину съеденные шкуры, ржавые топоры, пальмы, ружья, отсутствие продуктов говорили о другом и дали опытному охотнику пищу для размышления. Неприветливая, пугающая тишина словно сковывала сознание. Таёжный воздух давно растворил дым былых костров. Летние дожди размыли пепел и золу в очагах и кострищах. Всё указывало на то, что человеческий дух очень давно покинул некогда родное стойбище.

В немом оцепенении, сковавшем горячее сердце словно льдом, он смотрел на пустые чумы в слабой надежде увидеть кого-то в живых. Сознание было парализовано. В какое-то мгновение он увидел то, что полностью дорисовывало картину трагедии. Вначале просто не поверил глазам, не мог осознать, что он видит и что наводит на него страх. И только тогда, когда нога оленя случайно наступила на то, что не желал воспринимать его разум, он вдруг понял весь ужас происшедшего несколько месяцев назад.

То, на что наступила нога его учага, оказалось головой человека. Вернее, это был добела обглоданный череп. От несильного толчка он прокатился несколько метров и ударился обо что-то белое и длинное и остановился. Загбой присмотрелся внимательно и увидел, что едет по костям. Они были всюду: на полянах у чумов, на берегу у реки, в кустах, под деревьями. Кости рук, ног, позвоночники, черепа. Растерзанные, обглоданные трупы людей. Целые и разорванные на части. Перед ним предстала картина невозможного. Ему показалось, будто какой-то злой, страшный, дикий и ненасытный зверь только что окончил своё пиршество и сейчас находится на отдыхе.

Загбой медленно подъехал к своему чуму. Неподалёку от мёртвого жилища, у прибрежной полосы реки лежал растерзанный и полностью обглоданный скелет человека. По обрывкам одежды, по волосам и отсутствию двух зубов на верхней челюсти он узнал Хактына. Загбой вспомнил, что два передних зуба сын потерял тогда, когда однажды, поспорив с Калином, попытался раскусить свинцовую, с железным сердечником пулю. Это было давно и недавно. Всего лишь год назад, прошлой осенью.

Он спрыгнул с оленя на землю. Подошёл к порогу чума, посмотрел в распахнутую черноту. Там, в невероятных позах, скрюченные, лежали останки Пэкты и Калина. Не зная что предпринять в следующее мгновение, он стоял у порога своего жилища не в силах сделать очередной шаг. От нервного напряжения тело Загбоя лихорадило мелкой дрожью. Страх притупил все органы восприятия. Никогда ещё в своей жизни ему не было так страшно.

Его настоящим, единственным желанием было стремление как можно быстрее покинуть царство смерти и больше никогда не возвращаться на берега Харюзовой речки. Однако где-то там, в глубине души, всё ещё теплилась отрезвляющая мысль – искупления запоздалой вины перед усопшими. Голос предков, как клекот древнего ворона на вершине сухой лиственницы, призывал к исполнению культового обряда, обязывая его захоронить останки родных людей. Этот безмолвный глас, подчиняющийся закону предков, был так силен, что он тут же, не задумываясь, приступил к работе.

Прежде всего он сорвал с шестов оленьи шкуры и уложил в них останки Пэкты и сыновей. Укладывая на меховое покрывало скелет Калина, Загбой спросил себя: кто мог таким образом – неповторимо и своеобразно – съесть мёртвую плоть?

В тайге много хищных зверей. Полакомиться мертвечиной мог любой плотоядный представитель таёжных просторов. Сюда, на безжизненное стойбище, могли прийти медведь, волк, росомаха, соболь, колонок, горностай, вездесущие мыши и полноправный санитар природы – чёрный ворон. После непродолжительного осмотра костей охотник понял, что никого из диких зверей на стойбище не было. Исключением могли быть только вороны, которые в настоящий момент сидели на почтительном расстоянии от него на вершинах деревьев и молча смотрели, ожидая его дальнейших действий. Всюду, куда ни падал внимательный, пытливый взор эвенка, были только следы собак. Ещё какое-то время он смотрел на круглые «печати», оставленные четвероногими друзьями человека. И вдруг его взорвавшийся разум нашёл объясняющий ответ.

Загбой испуганно посмотрел по сторонам. Его предположения тут же подтвердились. Из-за соседних чумов, из тальниковых, прибрежных зарослей за ним наблюдали злобные глаза собак. Загбой понял, что некогда верные и преданные, они за несколько месяцев, проведённых без человека, одичали и стали опасными. Он помнил случаи, когда брошенные на произвол судьбы собаки, через какое-то время сбившиеся в стаю, нападали на оленей эвенков, подобно волкам, валили их на землю и съедали заживо.

Да, тогда они походили на своих собратьев – серых разбойников. Только вот по сравнению с волками они были умнее и хитрее, потому что в совершенстве знали как характер человека, так и привычки одомашненных оленей. А если учесть то обстоятельство, что вьючные животные не боятся собак, то можно без сомнения предположить, куда делось огромное стадо оленей племени Длиннохвостой Выдры. Может быть, растерзаны и съедены были только лишь единицы, а остальные под страхом смерти разбежались по тайге и примкнули к «дикарям» [12] Дикий таёжный олень. .

Загбой не знал, не помнил случая нападения собак на человека. Однако многочисленные следы доказывали, что это они съели своих хозяев. И пусть ко времени пиршества последние уже были мертвы, это не оправдывало их. Что можно думать о собаке, если она попробовала мясо человека? Можно ли дать гарантию, что одичавшие животные не набросятся на живого друга? От этой мысли у Загбоя по спине побежали мурашки.

Если бы кто-то когда-то рассказал ему о том, что он увидел сейчас своими глазами, он отнёсся бы к словам очевидца с недоверием. Но нельзя отрицать того, что видишь сам. Реальность существует. И она предсказывала самое худшее, что только можно было предположить. Собаки медленно, как по незримой и молчаливой команде, начали своё наступление.

Как полчища кровожадного гнуса, атакующего беззащитное тело сохатого, как вездесущие муравьи, защищающие свой муравейник, собаки появлялись отовсюду. Одичавшие, голодные псы выползали из чумов, выпрыгивали из прибрежных зарослей ольхи, выходили из густого ельника, чёрной стеной разросшегося на пригорке за мёртвым стойбищем. Их было много. Десять, двадцать, пятьдесят или даже сто. До этой минуты Загбой не мог предположить, что в племени так много собак. Он просто никогда не видел их всех вместе.