Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]

— Уже соскучилась? — стараясь казаться веселым, спросил он. — Я ж за вещами сходил и сразу обратно. И тебе платок захватил, чтобы не замерзла. Накрывайся.

— Ви, ви, месье, — набрасывая на спину накидку, благодарно закивала головой подружка. Указала пальцем на дом. — Оревуар?

— Зачем тебе туда? — цепляясь за луку, отрешенно спросил он. — Нам бежать надо, и как можно скорее.

Он приладил сакву впереди седла, подтянул подпругу еще, рассчитывая на долгий путь. Затем похлопал коня по морде, заодно проверяя, удобно ли закусил тот загубники и нет ли изъянов в самой уздечке. Подняв указательный палец, посмотрел на отступившую назад подружку.

— Пуркуа!? — встревожилась она, подумав о чем–то своем. Повторила. — Месье, пуркуа?

— Короче, я сей момент.

Дарган скорым шагом направился в конюшню, где заждался выездки дончак. Как и каждый из казаков, он был обязан иметь двух лошадей на случай, если одна из них выйдет из строя. Так, ведя на поводу запасного коня, он выехал за околицу станицы, с таким же набором встретил окончание войны в городе Париже. За время баталий пришлось не раз пересаживаться в чужие седла, но всякий раз Дарган старался разменять иноземных лошадей на привычных с детства кабардинцев с дончаками.

Отвязав от столба конец поводка, он вывел лошадь из стойла и скоренько накинул ей на спину походное седло с мягким потником, крепко — ногой — затянул под брюхом широкую подпругу. Затем накидал в торбы овса, перекинул сумки через холку и выгнал коня за ворота, помог девушке взобраться ему на спину. Он знал, что она умела управляться с лошадьми, но полной уверенности не было. Подружка похлопала дончака по крутой шее, озорно посмотрела на спутника и засмеялась. Казалось, ей было все равно, что она покидает свой город, что здесь остаются родные и близкие. Она не сводила глаз с казака, ставшего для нее всем без исключения.

Вскочив на кабардинца, Дарган всунул носки сапог в стремена, подобрал поводья. Снова осенив себя крестным знамением, негромко произнес:

— Отцу и сыну.

Он уже начал трогаться в путь, когда из–за угла улицы галопом вылетел Гонтарь. На губах его лошади зависли клоки пены, потные бока высоко вздымались. Гонтарь распушил полы черкески, птицей слетел с седла:

— Успел, слава тебе… Собрался, друг? — почти выкрикнул он.

— Уезжаю, — признался Дарган. Подумал о том, что Гонтарь имеет право напомнить о кладе. — А что?

— Я решил поговорить о схроне, — понизил голос тот. — Ты не надумал копнуть в том месте? Глядишь, чего бы нашлось.

— Уже покопался, — насупился Дарган, решив, что отпираться не стоит. Если хозяин подворья поднимет крик по поводу пропажи, Гонтарь сразу догадается, кто его присвоил. Ответ придется держать даже в том случае, когда вокруг забелеют курени родной станицы.

— И много там оказалось?

— Кое–что есть, но разложиться еще не успел. Ты намекаешь на свою на долю?

— Если там много, то да, — не стал куражиться Гонтарь. — А если мало, пусть достается тебе. У тебя ж мамзелька объявилась, а я о станичной мамуке еще не думал.

— Ну, друг, уважил, я в тебе не сомневался, — облегченно вздохнул Дарган. — Если довезу клад до дома, твоя доля останется нетронутой. Я сам хотел сказать, когда император меня с парада завернул, да дюже скоро все вышло.

— А я не сомневался, что ты не обойдешь то место стороной. По рукам, друг, — встряхнул обшлагами черкески Гонтарь.

— Я ж хотел до утра где–нито пересидеть, еще отпускную бумагу надо брать, — стукая по руке друга, озаботился казак. — А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.

— Бумаги уж готовы, потому и спешил, чтобы вас застать, — воскликнул Гонтарь. — Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на первом посту бы завернули.

— Как это готовы! — не поверил Дарган. — Только царь–батюшка объявил, и уже расписали?

— Мне Горобцов разжевал, что решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял, чтобы не назначали виселицу или каторгу, — пояснил друг. — Бумаги передали генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!

— Спасибо тебе, какой раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, — растрогался Дарган. — Но верь, твоя доля не пропала бы.

— Я об этом не думал, — друг понизил голос. — Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на монета. С ними спокойнее и ходят они везде.

— Опять ты прав, — огладил подбородок Дарган. — Золото у нас не в чести, разве что армяну–лавочнику или еврею–купцу за полцены отвалить.

— А тут за полную продать можно. Ко всему, ассигнации не тянут, где хочешь спрячешь, у кого пожелаешь на добро обменяешь.

— И снова правду гутаришь.

Гонтарь оборвал беседу:

— По случаю победы станичники за Нотре Дамом трапезу устроили, — покосившись на мастерскую, сказал он. — Давай за мной, одного тебя дожидаются.

Он влетел в седло и через мгновение лошадь с места сорвалась в бешенный галоп. Дарган отпустил поводья кабардинца, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут–же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет дончак с иноземкой. Краем глаза Дарган усмотрел, как сомкнув колени на боках лошади пригнулась девушка к холке. Волосы взвились вверх, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили женскими булавками. Он почмокал губами и понесся по узким улочкам так, что подковы высекали искры из будто железных булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.

Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома местных жителей. Когда–то на этом месте было болото, и хотя земля оставалась влажной, граждане путем множества сточных канавок, осушили его и даже разметили под новые постройки. Фурштатам не потребовалось забивать колышки, чтобы было к чему привязывать лошадей, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились напротив ставки сотника с воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному столу, состоящему из подстилки и разложенных на ней кусков хлеба с сыром и жаренным мясом. Дядюка Назар возлежал на свернутой в тугой валик мохнатой бурке. Заметив прибывших, он зыркнул на них черными глазами из–под завитков смоляной папахи:

— А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, — радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить на событие внимание. — Оклемался от царского указу, родственничек?

— Я не дюже волновался, — ухмыльнулся Дарган. — Если бы в комендатуре удумали что серьезное, ни в жисть не отпустили бы.