Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

Мы настроились двигаться вперед столько, сколько позволят силы, пробиваясь к железной дороге. Оставалось по крайней мере четыре-пять часов до рассвета. Мы тащились по равнине, затем взобрались в темноте на невысокие холмы. Но было тяжело идти по зыбучим пескам, а потом по скалистым утесам. Сразу после рассвета мы сидели, истощенные и подавленные последним подъемом на холмы. Вопреки моим ожиданиям, мы не нашли железную дорогу. Бремя лидерства начало на меня давить. Я чувствовал, что больше не могу поддерживать моральный дух.

— Кайндель, Вонг, — спросил я, — скажите мне честно, это стоит того? Вы хотите попробовать еще, или мы сдадимся? Я больше не могу идти.

— Я тоже, — прохрипел Кайндель, как пара старых кожаных мехов. — С меня хватит, вполне хватит. — Он облизнул потрескавшиеся губы, потом поднял голову и растянул их в высушенной, невеселой улыбке, как у египетской мумии в музее. — Эх! Забавно, никогда не думал, что здесь есть и слуховые миражи.

— О чем это вы?

— Прислушайтесь, вы тоже это слышите, герр командир, или у меня крыша поехала?

Мы внимательно прислушались. Потом я услышал где-то вдали жалобный и слабый звук. На мгновение я удивился. Но, конечно же, галлюцинации от жажды не могут быть у всех сразу... Вдалеке явно слышались звуки горна. На самом деле, я даже разобрал мелодию: нечто похожее на немецкую версию побудки.

— Идемте, я думаю, что звук с той стороны.

С бесконечным трудом мы заставили ноющие конечности перебраться через низкий горный хребет. И вот он перед нами, примерно в пяти километрах по равнине, хотя казался гораздо ближе в чистом, холодном утреннем воздухе. Это был небольшой каменный форт с башнями на каждом углу. Высунув языки, с безумными глазами, мечтая лишь о том, чтобы он не растворился в воздухе, мы, пошатываясь, шли к форту. Он никуда не делся и по мере приближения выглядел все более мощным. Теперь я смог разглядеть флаг, водруженный на шесте одной из башен. Красный, с полумесяцем и звездой в центре. Мы были спасены.

Я размял ноги на устланном соломой полу темницы. Сколько времени мы уже здесь провели? Восемь дней? Девять? По ощущениям это едва ли длилось дольше, но так или иначе, время можно было оценить только по появляющимся и исчезающим проблескам тусклого света у основания каменной вентиляционной шахты, ведущей вниз, в нашу тюрьму. Кайндель почесался, а Вонг пошевелился во сне и тихо застонал, звякнув цепями.

Турки очень грубо с ним обошлись, когда вели нас сюда, очевидно, считая, что если у него будет заковано только одно запястье, это станет серьёзным нарушением воинской дисциплины. После перебранки и избиений они решили эту проблему, заковав одно запястье в две пары наручников. Я возмущался и угрожал, что за такое обращение с союзниками все они предстанут перед пашой Дамаска, но командир гарнизона, Тарган-бей, оказался непреклонен: мы — британские шпионы, и всё тут.

Я был их лидером и говорил по-английски, и на этом вопрос исчерпан: лучше нам признаться по-хорошему, чтобы он мог покончить с этим и казнить нас Я потребовал, чтобы они телеграфировали в Аль-Улу, дабы там подтвердили мою историю о том, что мы австрийские моряки, заблудившиеся в пустыне. Тарган-бей лишь рассмеялся и сказал, что даже если бы у них был телеграф, он не стал бы тратить электричество османского правительства на отбросы вроде нас.

Я снова возмутился — и пожалел об этом, ведь в предыдущий день нас вывели перед выстроившимся гарнизоном и принялись бить палками бедного Кайнделя, пока он не стал выть о пощаде. Несомненно, я был шпионом-офицером, следовательно (по мнению турок), меня нельзя пытать; но это не относилось к моим слугам.

Наступила очередь Вонга, и Тарган-бей мрачно намекнул, что если они не вытянут из него признание, то используют «другие меры». Во время своего пребывания в Эт-Таифе я наслышался о применяемых в Османской империи методах, и представил, какими могут оказаться эти другие меры. Там же, на плацу, я посоветовался с Кайнделем и Вонгом. Кайндель, лежащий в грязи, связанный по рукам и ногам, был за то, чтобы продержаться как можно дольше, но мы в конце концов решили, что всё это бессмысленно. Мы были пленниками уже больше недели, и никто не пришёл на помощь. Так что, похоже, никто не знал, что мы здесь, нас сочли погибшими в пустыне.

— Нет, герр командир, — сказал наконец Кайндель, корчась на земле, — эти турецкие ублюдки хотят нас убить, ну так и пусть. Говорите что хотите, и давайте уже покончим с этим.

Я повернулся к Тарган-бею, курившему манильскую сигару.

— Ладно, чёрт вас дери, запишите нас как британских шпионов, или зулусских, мне всё равно.

Он улыбнулся и поблагодарил меня.

— Как это хорошо, герр англичанин, что вы образумились. Вы умны, но недостаточно для Тарган-бея. Таким образом, вы все приговариваетесь к смертной казни за шпионаж. Приговор приведут в исполнение завтра утром на рассвете.

Я знал, что за нами скоро придут. У меня ныл каждый сустав, замучили вши, кожа, казалось, висела на мне, как старая рубашка, и мыслями я возвращался к предыдущему полугодию: встречам с пани Боженой на острове и побегу от её мужа и его наемных головорезов; «Черная рука», стрельба на ферме и безумный побег с господарицей Загой по Черногории; потом Циндао и смерть японского офицера, которого я заколол; и тайфун, и нападение на «Горшковски», и вспышка насилия в Джибути.

А теперь это: турецкое подземелье в ожидании казни, когда осталась лишь пара дней пути до спасения. Все это казалось таким бессмысленным, ужасно глупой и нелепой шуткой — погибнуть от руки наших собственных союзников по той причине, что молодой, тщеславный и довольно недалёкий турецкий офицер, потеряв голову от скуки на этой пустынной заставе и устав терроризировать своих людей, прочитал в газете статью о британских секретных агентах и решил на досуге развлечься, казнив парочку.

Конечно, как я понял во время наших долгих “допросов” за предыдущую неделю, пытаться вложить хоть толику здравого смысла в голову Тарган-бея — бесполезная задача. Он немного говорил по-немецки, но настолько плохо, что я вообще не был уверен, что сказанное до него дошло и должным образом понято, как бы медленно и отчётливо я ни говорил. Он просто улыбался доводившей меня до бешенства довольной ухмылкой, пыхтел сигарой и снова, как стрелка компаса, возвращался к тому же самому вопросу.

— Да, но если вы не английский шпион, то почему вы говорили на английском с моим часовым у ворот, а?

И я закатывал глаза, считал до десяти, пытался сдержать желание засветить ему кулаком прямо в физиономию и повторял в сотый раз:

— Я говорил с ним по-английски, Тарган-бей, потому что почти не говорю на турецком, а он не понимает по-немецки. Я подумал, что он может знать английский, поэтому и попробовал.