Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

— Приношу тысячу извинений... Прошу прощения, но этот дурак...

— Хватит с меня ваших извинений, — прохрипел я, наполовину задушенный, с царапинами от верёвки на шее. — Вы жалкий кретин, Тарган-бей, и ваши люди — такие же болваны. За все годы службы морским офицером я никогда не встречался с таким гнусным, безалаберным образцом некомпетентности, которую я лицезрел здесь последние пятнадцать минут. Бога ради, если собираетесь повесить невинного, то хотя бы сделайте это нормально!

— Я очень сожалею — мы в Османской армии не...

— Ну разумеется. Ладно, клоун, развяжите мне руки и принесите бумагу и карандаш. Я покажу, как это правильно делать, раз уж вы сами не в состоянии. На вашей виселице и кота не повесишь, не то что троих взрослых мужчин.

Принесли бумагу и блокнот, и пока Тарган-бей выглядывал через моё плечо и восхищенно вскрикивал, я начертил нечто вроде мачтового крана, из которого выйдет прочная виселица из доступных материалов для трёх человек. Затем, когда турки взялись за строительство, я потребовал показать мне верёвку с петлёй. Жалкие верёвки, едва подходящие для сушки белья. Я послал сержанта на поиски чего-нибудь посущественней.

Подали кофе, а я тем временем я взялся за работу над тремя канатами, которые принес сержант. За десять минут я сделал три петли для повешения, столь аккуратные, что даже мелкий мрачный старик унтер-офицер, обучавший нас узлам, петлям и плетениям в Военно-морской академии, не смог бы найти в них изъян. Какое-то время их передавали из рук в руки, так что Тарган-бей и его солдаты могли вдоволь наудивляться и похвалить меня за мастерство. Затем их прикрепили к перекладине, и на этом приготовления завершились.

Снова настала моя очередь. Я встал на табурет, теперь довольно спокойно, и смотрел, как поднимается сабля. Всё будет кончено где-то через минуту, подумал я: потеряю сознание, даже если продолжу биться и дергаться ещё какое-то время. Только бы в эту минуту было не очень больно... Сабля бея поднялась в воздух… и осталась там. Приблизился унтер-офицер, отдал честь и о чем-то доложил Тарган-бею. После их короткого разговора я услышал отдалённый гул.

И тут из-за холмов появился аэроплан и пролетел над самым фортом. Пока он ревел над головой, я разглядел, что это биплан «Альбатрос» немецкого производства с турецкими опознавательными знаками — чёрными квадратами под крыльями. Когда аэроплан пролетал над плацем, с него что-то упало. Солдаты побежали вперёд, чтобы поднять алюминиевую канистру и принести ее бею. Он с подозрением покосился на меня, вогнал саблю в землю, открутил крышку и вытащил лист бумаги. Какое-то время он в недоумении и хмуро изучал его, а потом показал унтер-офицеру.

Они совещались шепотом минут пять. Стоя на табурете с петлей вокруг шеи и мучительно стягивающим запястья шнуром, я вскоре устал. Первоначальная безумная надежда с появлением самолета уступила место более реалистичной оценке. Поскольку форт стоит вдали от железной дороги и телеграфа, во враждебной стране, турки, вероятно, используют самолет для доставки в отдаленные гарнизоны самых обычных приказов. В конце концов терпение у меня кончилось.

— Тарган-бей, уделите мне минутку, пожалуйста...

— Да, англичанин, что вам нужно? — поднял взгляд бей.

— Простите за беспокойство, но, полагаю, вы привели нас сюда, чтобы повесить. Давайте уж закончим с этим, а с адъютантом вы поговорите позже. У меня уже ноги затекли.

— Хорошо, секундочку, если позволите, один момент... — он вернулся к загадочному посланию и в замешательстве почесал голову.

Думаю, я простоял еще минут десять, прежде чем из караулки вдруг донесся звук горна. Еще прежде, чем Тарган-бей понял, что происходит, выстроившиеся в каре солдаты смешали ряды и поспешили на свои места на стенах. Атака? Нет. Другие бежали отпирать ворота. Те распахнулись и впустили облако пыли и колонну примерно из пятидесяти кавалеристов с пиками.

Во главе колонны ехал толстяк с седыми усами и в феске из овечьей шкуры и худой европеец в пыльном сером мундире, тропическом шлеме и с моноклем. Они спешились и подошли к нам. Тарган-бей с побелевшим от ужаса лицом застыл как статуя, отдав честь вновь прибывшим. Толстяк заговорил с ним по-турецки, его лицо побагровело от гнева, а затем он с силой ударил бея в висок, и тот как мешок повалился в пыль, а толстяк начал его пинать с такой свирепостью, что грубое обращение бея с несчастным палачом показалось просто детской забавой. Выпустив свой гнев, он обратился ко мне, оставив скулящего бея пресмыкаться на земле. Седоусый говорил на довольно сносном немецком.

— Миллион извинений, герр лейтенант. Можете ли вы простить нас за этот произвол? Мои смиреннейшие, самые искренние и сердечные извинения. Ужасная ошибка, совершённая этим жалким идиотом. Но позвольте представиться: Йылдырым-паша, начальник штаба четвёртого армейского корпуса в Маане, а это мой немецкий адъютант, генерал-полковник барон Готц фон Штульпиц. — Барон чопорно поклонился в прусской манере. — Мы получили информацию из Медины, что жалкие собаки жандармы бросили вас в пустыне. Выслали поисковые группы, даже аэроплан, но только вчера узнали от курьера, что двух так называемых австрийцев и однорукого китайца повесят сегодня как британских шпионов. К счастью для вас, этот кретин так хотел выслужиться, что написал отчёт о вашей казни и заранее отправил его к нам с курьером. Мы доехали поездом в Аль-Улу, затем скакали верхом всю ночь, чтобы добраться сюда, даже выслали вперёд аэроплан. Но милосердный Аллах помог нам не опоздать. Если вам что-либо нужно, дорогой герр лейтенант, в качестве компенсации за страдания, только попросите.

Меня спустили вниз и развязали, а затем пригласили позавтракать с генералом и его адъютантом. Когда мы покинули место казни, Йылдырым-паша отдал приказы на турецком. Прежде чем я понял, что происходит, несчастного и потрепанного Тарган-бея подтащили ближе, связали руки и поставили на табурет, который только что занимал я. Когда над головой бея опустили петлю, я крикнул, чтобы прекратили. Йылдырым-паша обернулся ко мне.

— Хотите посмотреть, как вздёрнут эту собаку после завтрака, а не сейчас? Наверное, так даже лучше: это может испортить вам аппетит, а у собаки будет время поразмыслить...

— Нет-нет, уважаемый паша, не вешайте его...

— Да? Почему же?

— Он просто идиот, а не преступник, и воображал, что исполняет свой долг. Прошу, не вешайте его.

Паша размышлял, задумчиво поглаживая усы.

— Но воинская дисциплина этого требует. Я даже не знаю...

— Вы пообещали мне все, чего я пожелаю.

— Ох, ну ладно. Снимите его. Но, герр лейтенант, вы должны позволить нам побить его палками и разжаловать в рядовые: это самое меньшее, что может предпринять турецкая армия для поддержания дисциплины.