Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

В начале 1918 года из-за отчаянного дефицита офицеров линиеншиффскапитана Блазиуса Ловранича фон Ловраница, педантичного капитана «Эрцгерцога Альбрехта» в начале моих приключений, перевели на берег командовать пехотным батальоном кригсмарине на итальянском фронте, несмотря на то, что он был слишком стар для активной службы.

В те ужасные последние дни октября 1918 года он оказался в окопах изрытого снарядами хребта Монте-Томба чуть севернее Тревизо, пока голодающие и охваченные гриппом остатки габсбургской армии сражались, удерживая линию фронта, а всё вокруг них беспорядочно рушилось. При угрозе мощной атаки Антанты, с венгерскими полками по обоим флангам, старый Ловранич собрал роту боснийских мусульман и половину польского батальона и повёл их вместе с выжившими матросами в жестокую контратаку, которая временно заставила врага отступить от вершины хребта, а сам погиб при взрыве гранаты.

Возможно, и к лучшему, что он не увидел окончательный крах империи и династии, которым он и его предки столько веков служили со столь меднолобной преданностью. Я могу только надеяться, что во время последней атаки через колючую проволоку и по воронкам от снарядов на этом злополучном хребте, души Радецкого, Шварценберга, Евгения Савойского и всех императорских фельдмаршалов смотрели на него и храбрую горстку воинов, сражавшихся и умиравших (хотя они не могли этого знать) за государство, уже прекратившее существование.

Но что же, спросите вы, насчет профессора Алоиза Фибича, недавно умершего американского экономиста, с которого и началось это повествование? При чем тут он? Что ж, вот как было дело. Поздним вечером в феврале 1915 года я находился в Военно-морском департаменте на Цолльамтштрассе, закончив серию допросов, заполнив отчёты и получив поздравления по поводу побега из Циндао.

О приключениях на Балканах меня внимательно допросили все, от начальника военно-морского штаба и ниже, и я рассказал всю неприкрытую правду, веря (как я думаю, оглядываясь назад, наивно), что я лишь как мог исполнял свой долг и мне не причинят вреда. Всё было подробно записано и теперь печаталось в трех экземплярах, прежде чем их навсегда упрячут в запутанные архивы Военного министерства. Последним меня допрашивал перед отъездом в Хиршендорф и месячным отпуском начальник Военно-морского Эвиденцбюро, австро-венгерской морской разведки.

— Что ж, Прохазка, — сказал он, — ну и осиное гнездо вы разворошили, должен признаться: не только в высшей степени возмутительная некомпетентность, но также большая вероятность, что и наши люди замешаны в заговоре с целью убийства наследника. Лишь бы мы смогли это распутать.

— Но, герр шиффскапитан, почему бы не допросить гауптмана Белькреди? Уверен, что это он был их «Прохазкой». Тем вечером я видел его в Черногории, и он узнал меня, по сути, разоблачив перед Драганичем и его головорезами. Если вы допросите его, то сможете найти след того загадочного «Сокола», которого они постоянно упоминали.

Прежде чем заговорить, линиеншиффскапитан перетасовал какие-то бумаги на столе.

— Поверьте, мы были бы этому крайне рады. Но теперь, боюсь, такой возможности не представится. Гауптмана Белькреди убили около Лимановы четырнадцатого сентября: как сообщали, его застрелили его же солдаты, когда он пытался помешать им перейти к русским. Неважно, что он знал, он унёс это с собой в могилу. Что до вашего «Сокола»... — он замолчал на мгновение, — у нас есть идея, кто это может быть. Только идея. Но мы едва ли можем спросить об этом Конрада фон Гетцендорфа, не так ли? Доверие общественности к имперской и королевской армии и без того довольно непрочно, не хватало еще тащить начальника штаба на допрос в связи с возможным обвинением в государственной измене. Нет, Прохазка, иногда нужно попридержать лошадей. Дело в том, что мы теперь увязли в мировой войне, и как именно мы в нее влезли, вопрос по большей части исторический. Наш долг как австрийских офицеров — смотреть в будущее и изо всех сил сражаться за монархию и отечество. И этот долг зовет меня скорее приступить к последнему делу, которое я попрошу вас закончить до ухода в отпуск.

— К какому, герр шиффскапитан?

— Вот, — он протянул мне через стол отпечатанный на листе текст. — Торжественная клятва хранить тайну, которую начальство велело дать вам на подпись, прежде чем вы покинете это здание. Не спрашивайте меня, почему. Я знаю только, что Военное министерство и политики до смерти боятся, что история про Сараево просочится в газеты.

Я взглянул на документ.

«Я, линиеншиффслейтенант Оттокар Прохазка, торжественно клянусь перед лицом всемогущего Господа и своей честью офицера императорского дома Австрии, и так далее, и тому подобное... никогда не разглашать и не обнародовать в любой форме вышеуказанные сведения на протяжении всей жизни засвидетельствовавших этот документ лиц... Подписано двадцать первого февраля 1915 года в Вене».

— Я должен это подписать, герр шиффскапитан? Моего слова недостаточно?

— По всей видимости, нет. Кстати, сколько вам лет, Прохазка?

— Почти двадцать девять, я 1886 года рождения.

— Ясно. А мне пятьдесят восемь, так что... Нет, все же лучше наверняка.

Он поднялся из-за стола, шагнул к двери и прокричал в приемную:

— Фибич, черт побери, хватит ковырять в носу, подойдите-ка сюда на минуточку.

Шаркающей от смущения походкой прыщавый Фибич, юнец лет восемнадцати, подошел к двери.

— Да, герр шиффскапитан?

— Фибич, в последние недели у меня частенько были причины подумать, что от вас нет проку ни людям, ни Господу, и самая большая катастрофа, которая погубит в этой войне монархию, произошла в тот день, когда вас произвели в мичманы. Но сегодня вы могли бы сделать хоть что-то полезное, дабы оправдать свое существование. Сколько вам лет, Фибич?

— Имею честь доложить, в марте исполнится восемнадцать, герр шиффскапитан.

— Великолепно. Как раз то, что нужно. Хочу, чтобы вы засвидетельствовали подпись герра шиффслейтенанта. Содержание документа не имеет значения и вас не касается. Он подпишет первым, затем я, а потом вы нацарапаете свои кошмарные каракули, которые имеете наглость называть подписью. Всё ясно?

— Имею честь доложить, да, герр шиффскапитан.

Вот так мы подписали обязательство, и Фибич вернулся в свой кабинет, с тех пор я его больше не видел и до недавнего времени о нем не слышал. Что ж, главе морской разведки в 1915 году было пятьдесят восемь, значит теперь около ста тридцати, если он еще жив, что маловероятно (уверен, вы с этим согласитесь), и после смерти профессора Фибича я освобожден от клятвы хранить тайну.

Да и какая теперь разница? Думаю, что никакой. История о моем косвенном отношении к убийству в Сараево может вас развлечь, но вряд ли что-то добавит к пониманию событий, разве что откроет, что в тот день в Сараево на самом деле было восемь убийц, а не шесть, позднее обнаруженных австрийской полицией.