Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

Мы вернулись на корабль, где Зейферт отбыл двухнедельный арест, потому что на его форме остались разводы из-за удара свиной головы. Но, по крайней мере, мы узнали, что Нойградитц/Нови-Град/Шекерешфелегихазу лучше бы обходить стороной. Но Божена... В голове вертелись всякие мысли. Как, чёрт возьми, мне следует поступить?

На борту «Тисы» будничные заботы жизни корабельной отвлекли меня от сложностей в личной. И эти заботы, и раньше довольно неприятные, теперь стали еще хуже — ведь для команды выход в город оказался под запретом, ради их же безопасности. Если и в Панчове особо нечем было заняться, то на берегах вблизи Нойградитца развлечения попросту не существовали. Вероятность принять участие в стычке выглядела весьма отдаленной — в этом месяце свиная контрабанда вошла в фазу затишья — и вскоре мы оказались перед лицом серьезных проблем с состоянием морального духа экипажа.

Команда, и прежде упрямая и неразговорчивая, стала быстро погружаться в угрюмое молчание, так что я даже побаивался мятежа, который мог возникнуть после очередной дисциплинарной выволочки капитана. Полтл недавно обнаружил, что параграф двести семьдесят три четвертого тома армейского устава («Разрешенные в свободное время развлечения на борту корабля императорского королевского флота») запрещает как свист, так и игру в карты на деньги, а разрешает лишь «благопристойную музыку и танцы». Сейчас одно из немногих развлечений, доступных состоящей в основном из мадьяр команде, заключалось в том, чтобы сидеть в сумерках в своей каюте с открытыми люками, когда на темнеющих берегах жужжат насекомые, и прислушиваться к безумной и меланхоличной мелодии чардаша, который танцуют на палубе под завывание скрипки и аккордеона, а также неразборчивые слова, пропетые под отбиваемый ладонями ритм.

Для нижней палубы это был один из немногих дозволенных способов выпустить пар, и вот как-то утром Полтл провозгласил на построении, что отныне чардаш, «бесноватые конвульсии, годящиеся скорее для животных, чем для моряков корабля, где говорят по-немецки», так он это назвал, будет под запретом на том основании, что в уставе указано на «благопристойность» музыки. Это, как я опасался, могло оказаться последней каплей. Теперь произнесенные по-немецки команды, и ранее весьма медленно и неохотно выполнявшиеся, встречались пустым взглядом и ответом по-венгерски. Однажды я даже наблюдал, как Полтл лично проорал матросу приказ перед строем, а тот лишь повернулся к соседу с невозмутимостью санитара психбольницы и спросил: «И о чем толкует этот старый осел?».

Проблему взаимодействия с экипажем неожиданно решил Зейферт, причем настолько гениальным образом, что я до сих пор мысленно присвистываю, стоит об этом подумать. Это случилось как-то утром около семи, когда мы завтракали в стальной каморке — кают-компании. Все люки были открыты, а над рекой еще стелился легкий утренний туман, но солнце поднималось по небу, и под палубой уже становилось душновато. Завтрак был как всегда отвратительным: кок Барчай, запертый в душегубке камбуза, похоже, находил садистское удовольствие в том, чтобы подавать офицерам кошмарные блюда. Вдруг Зейферт встал, высунул голову в люк и оглядел палубу, убедившись, что нас не подсушивают. Потом снова сел.

— Я знаю, что делать, Прохазка. Будем управлять кораблём по-английски.

Я поперхнулся кофе и молча уставился на него. Он начал сходить с ума, как его предшественники?

— Зейферт, что творится у тебя в голове? Что значит «управлять кораблём по-английски»?

— Вот что я предлагаю: будем отдавать команды на борту по-английски, а не по-немецки, ну только когда рядом нет Старика, конечно же.

— Но... как?

— Ну смотри: мы оба закончили Морскую академию, так что свободно говорим по-английски, верно? Ну и вот, последние несколько дней я прислушивался к разговорам и обнаружил, что почти все тоже на нем говорят или хотя бы понимают. За последние несколько лет в Венгрии стало модно эмигрировать в Америку — и когда я смотрю на свалки вроде Нойградитца, то этому не удивляюсь — так что в каждой захолустной деревеньке устраивают вечерние курсы для потенциальных эмигрантов. А насчёт Йовановича, я считаю, что он довольно сносно говорит по-английски после двух лет работы палубным матросом на борту британского барка, до вступления в военно-морской флот. Спрашивается, что может быть проще? Давай попробуем: по крайней мере, хуже уже не станет.

И вот я, Зейферт и Йованович вступили с командой в тайный сговор — когда вблизи не видно было капитана, речной монитор императорского королевского флота «Тиса» неофициально становился англоговорящим. Поначалу я скептически относился к эксперименту, но к моему удивлению это неплохо сработало. Конечно, мы говорили не на книжном английском Шоу, Голсуорси или редакторской колонки «Таймс», а уж тем более не на английском Шекспира. Но это был нейтральный язык, не обладающий для венгров скрытым и оскорбительным подтекстом, как немецкий, напоминавший звук той плетки, которой палачи Гайнау [27] Юлиус Якоб фон Гайнау (14 октября 1786 — 14 марта 1853) — австрийский фельдцейхмейстер (1849), участник подавления Венгерского восстания 1848—1849 годов. полосовали женщин в крепости Арад во время Венгерского восстания 1849 года.

К тому же, стоило команде прийти в себя после первоначального изумления, подобные упражнения своей нелепостью оказались созвучны мрачному венгерскому чувству юмора. По прошествии недели стало ясно, что абсурдный эксперимент сработал. Я даже стал замечать, что среди экипажа зарождаются по отношению к нам с Зейфертом зачатки привязанности и чувства товарищества. Хотя раньше мы были чужаками и к тому же офицерами, теперь на нижней палубе нас считали просто молодыми людьми, не очень-то и отличными от остальных матросов, к тому же участвующими вместе с ними в заговоре с целью одурачить презираемого капитана.

Наверное, самое странное проявление нового командного духа произошло в начале мая, когда Зейферт на утреннем построении объявил, что с приходом лета (и раз уж мы обречены скучать у пустынных речных берегов) он лично будет проводить занятия по самой знаменитой английской игре — крикету, с которой близко познакомился, проводя летние отпуска у своих кузенов в Вустершире, в деревеньке неподалеку от Малверна. Строй с вытаращенными глазами взирал, как он достал мяч, набор столбиков и две биты, которые изготовил из прибрежной ивы корабельный плотник. Обучение началось на плоском лугу неподалеку от пристани, матросы разделились на четыре команды по одиннадцать человек, а я выступал арбитром.

Поначалу игра была шумной и хаотичной. Подозреваю, что и сам Зейферт имел смутные представления о правилах, что до меня, то признаюсь честно — я усвоил их по ходу. Не уверен, признали бы эту игру крикетом в Мэрилбонском крикетном клубе в Лондоне, но я получал истинное удовольствие и прекрасно проводил время. Венгры тоже по всей видимости наслаждались игрой, и через неделю стали по-своему достаточно умелыми игроками. В итоге на матчи делались немалые денежные ставки, а игроков пытались подкупить. Я часто думаю, что крикет мог бы иметь успех в Венгрии, если бы не вмешательство Мировой войны.