Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

С нашей точки зрения мы отлично разделались с пиратами, но это никак не решало больной вопрос, где же именно мы очутились. Сейчас, с приближением вечера, мы находились среди архипелага из небольших островов — плотиков густой зелени, окаймленных белым песком и плывущих по ярко-синему морю. Казалось, все они необитаемы. Наконец, наступили короткие тропические сумерки, и солнце погрузилось за горизонт где-то на западе. У меня не было ни малейшего желания плыть в темноте через коралловые рифы без карт, так что на ночь мы легли в дрейф. На этот раз я принял меры предосторожности и на всякий случай выставил часовых, а бодрствующую вахту вооружил винтовками и мачете.

Ночь прошла буднично, и на рассвете мы снова отправились в путь. Вскоре на юге мы увидели землю — на этот раз не острова, а далекую, серо-голубую гряду гор. Потом разглядели низкий лесистый берег и мангровые болота.

Учитывая встречу накануне с местными пиратами, я беспокоился насчет высадки на берег, ведь это вполне могла оказаться их территория. Но всё же понимал, что придется набраться мужества и высадиться, частично чтобы узнать наше местонахождение, частично потому, что запасы провизии и воды заканчивались, а кроме того, после девяти дней тайфуна швы у «Шварценберга» протекали, их нужно было законопатить. Я решил, что мы поищем какое-нибудь поселение, но небольшое, чтобы сумели при необходимости одолеть местных — ведь в более крупной деревне мы могли натолкнуться на пиратов, а кроме того, я понял, что мы наверняка приближаемся к французскому Индокитаю.

Около полудня впередсмотрящие увидели вдалеке местную лодку, двигающуюся вдоль побережья на юго-восток примерно в двух милях от нас. Я не знал, заметил ли нас находящийся в ней человек, поскольку он греб против течения. Вскоре мы увидели, как он свернул в устье широкого залива среди мангровых зарослей. Я осмотрел берег в бинокль и различил чуть дальше вглубь слабую струйку дыма над деревьями.

Наверное, там деревня, но небольшая, решил я. И мы последовали за лодкой в залив. Ветер совсем стих. В полдень, когда мы ввели «Шварценберг» в неторопливые, вязкие воды реки, стало чудовищно жарко. Дюжина человек потели и охали, налегая на десятиметровое кормовое весло из бамбука. Примерно на расстоянии мили вглубь реки я отдал приказ бросить якорь под прикрытием густого леса. Экипаж принялся конопатить швы из тюбиков чу-намом, а Кайндель, Старший бей из Вены и я поднялись вверх по реке в сампане, чтобы поговорить с жителями той деревни, чей дым я разглядел. Эрлих остался на борту джонки с пулеметом и двумя винтовками на случай нападения.

Полуденная жара висела над рекой и лесом густым удушающим покрывалом, приглушая даже крики животных в джунглях и жужжание насекомых. Мы прошли вверх по реке несколько километров, один раз наткнувшись на плывущее бревно, оказавшееся дремлющим в реке крупным аллигатором. Я уже начинал гадать, куда делся хозяин лодки, когда увидел впереди шаткие бамбуковые мостки с привязанными рядом пятью лодками.

Мы пристали к берегу, пришвартовали сампан и двинулись по тропинке, ведущий вглубь берега. Ну и странное же зрелище, должно быть, мы собой представляли, двое потеющих европейцев и китаец в соломенной шляпе. Ободранные, покрытые коркой соли и с отросшими за две недели бородами (у нас не было ни времени, ни пресной воды для бритья), мы с Кайнделем были в рубашках с короткими рукавами, а на фуражки прикрепили носовые платки для защиты от солнца — в стиле Генри Мортона Стенли [73] Генри Мортон Стэнли — британский журналист, знаменитый путешественник, исследователь Африки. в черной Африке. Я взял пистолет Штейра, а Кайндель — винтовку, у всех троих на поясах болтались абордажные сабли. Старший бей из Вены нес перед нами австро-венгерский морской флаг на бамбуковом древке в знак того, что мы не просто потерпевшие кораблекрушение моряки или преступники, а вооруженные отряд моряков одной из главных европейских держав. По правде говоря, помимо знамени ничто больше не свидетельствовало о подобном статусе.

Казалось, тропа ведет в никуда. Мы шли по меньшей мере час, было жарко как в бане. Конечно, дым не мог быть миражом... А потом они внезапно оказались вокруг нас, возникнув как туман, как лесные призраки, отрезав путь к наступлению и отступлению.

Их было человек двадцать, небольшого роста, но крепких и смуглых, гладко выбритых и нагих, не считая темно-синих набедренных повязок и похожих на корзины шляп, сплетенных из бамбука. Я заметил, что у всех левое запястье обвивала затейливая синяя татуировка. В руках у них были короткие сабли и щиты, декорированные по краям мехом, а у некоторых имелись также копья и духовые трубки. Они стояли молча и в полной готовности, разглядывая нас безо всякого выражения, как смотрели бы на бурдюки с салом. Наконец их предводитель выступил вперед со скрещенными на груди руками.

Он был на голову выше остальных, лет двадцати и довольно привлекательным, с тонкими чертами лица. Мы находились в крайне деликатной ситуации — эти люди не были настроены враждебно, но могли вскоре таковыми стать, если их не удовлетворят наши объяснения относительно того, что мы здесь делаем. Конечно, у нас имелось огнестрельное оружие, но здравый смысл подсказывал, что в окружении и при численном преимуществе противника после первого же выстрела нас превратят в отбивные.

Теперь всё зависело от моих навыков переговорщика. Лишь бы мне удалось объяснить, что мы не желаем им зла, что мы просто заблудившиеся моряки, пытающиеся узнать дорогу... Сначала я попробовал говорить на английском — разумный выбор в те дни в Китайском море. Безуспешно. Я попробовал французский, потом немецкий, затем то немногое из испанского, что выучил в время плавания к Южной Америке, когда был кадетом. Та же реакция. Я испробовал португальский, итальянский, даже латынь в слабой надежде, что сюда заглядывали католические миссионеры. Всё тот же спокойный немигающий взгляд. Мне было жарко, я ужасно устал и пришел в отчаяние от своей неспособности наладить контакт с этими людьми. В конце концов я потерял терпение, глядя как их предводитель бесстрастно стоит напротив со скрещенными руками и не моргая смотрит на меня.

— Dobře, hnědy dáble, — пробормотал я. — A možná mluvíte česky? [74] Dobře, hnědy dáble, A možná mluvíte česky? — Хорошо, коричневый дьявол. А может быть, ты говоришь по-чешски?

Его ответ, думается, стал самым большим сюрпризом в моей жизни.

— Ano mluvím, ale dábelˇ nejsem. [75] Ano mluvím, ale dábelˇ nejsem. — Да, говорю, но я не дьявол.

Мы с молодым воином шли по тропинке через джунгли к деревне его племени и разговаривали. Как только прошло начальное удивление, я понял, что хотя он знает чешскую грамматику далеко не идеально и его словарь ограничен, с учетом обстоятельств он владеет языком довольно хорошо. Также я отметил, что его речь окрашена сильным восточно-богемским акцентом и идиомами.