Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова

При виде юноши печальная улыбка появилась на суровом лице осужденного.

– Мой добрый Давид!.. Вот как нам довелось свидеться! – с горечью воскликнул молодой человек.

– Неужели это вы, мой дорогой мальчик?.. Какая неудача: они все-таки схватили меня – и это конец…

– Погодите отчаиваться, Давид!.. Я попробую потолковать с ними, – произнес юноша.

В следующую минуту он шагнул к членам военно-полевого суда и, не теряя достоинства, обратился к председателю:

– Умоляю вас, сэр, прикажите отсрочить казнь… Сжальтесь над этим человеком, действиями которого руководило лишь чувство патриотизма. Вы сыновья великой нации, так будьте же великодушны!..

– Мне очень жаль, – ответил полковник, отдавая честь затянутой в перчатку рукой, – но здесь я бессилен.

– Всего несколько дней жизни!.. Только неделю – и я берусь выхлопотать для Давида Поттера помилование.

– Это невозможно. Законный приговор вступил в силу, а все мы – от Ее Величества королевы до последнего рядового – рабы закона.

– Я готов внести залог: десять тысяч франков за каждый день жизни…

– Нет.

– Тогда сто тысяч… Это миллион за десять дней!

– Миллион? Да кто вы, собственно, такой?

– Человек, отвечающий за свои слова, – с вызовом ответил юноша. – Давид Поттер спас мне жизнь, и я готов отдать за него все до последней капли крови!

– Это делает вам честь, – прервал его полковник, – но на войне не следует руководствоваться чувствами. У меня есть сын примерно вашего возраста, он служит офицером в моем полку. Предположим, что он попал в плен к бурам и должен быть расстрелян, как сейчас будет расстрелян этот человек. Представьте, что мне предлагают его жизнь в обмен на жизнь Давида Поттера…

– И вы?.. – юноша едва сдерживал волнение.

– Я не принял бы этого предложения!

Юноша опустил голову. Стало окончательно ясно: спасти осужденного невозможно. Впервые перед ним открылся во всей его отвратительной простоте ужас войны – этого позора человечества, страшного бедствия, которое превращает убийство в закон и нагромождает горы трупов невинных.

Вернувшись к буру, окруженному родными, он с невыразимой горечью воскликнул:

– Мой добрый Давид!.. Я пытался убедить их, но ничего не вышло… Надеяться больше не на что.

– И все же я благодарен вам, мой маленький храбрый француз, – проговорил Поттер. – На душе становится легче, когда знаешь, что за наше дело сражаются такие люди, как вы! Попрошу об одном: побудьте рядом с моей женой и детьми до моего последнего вздоха… А если сможете – отомстите!

– Обещаю вам, Давид!

Офицеры уже расходились, с любопытством поглядывая на этого почти мальчишку, который с легкостью распоряжался миллионами и рассуждал, как зрелый мужчина. На площадке остались только секретарь суда, конвойные и пехотинцы, окружавшие осужденного и его семью.

Наконец секретарь приказал одному из солдат дать осужденному свою саперную лопатку. Солдат подал инструмент буру, и сержант, ткнув пальцем в землю, скомандовал:

– Начинай копать!..

Бур убрал руки за спину и пожал плечами:

– Я не стану марать руки этим британским изделием. Прикажите принести мои кирку и лопату, которыми я столько лет возделывал эту землю.

Когда кирку и лопату принесли, бур двумя длинными шагами отмерил на красноватой почве свой гигантский рост, взялся за рукоятку кирки, за долгие годы отполированную до блеска его мозолистыми руками, и сделал две глубокие зарубки в красноватой почве трансваальской степи, которую буры называют велдом.

Поттер целиком погрузился в работу. Он мощными ударами вгрызался в почву, и вскоре могила углубилась настолько, что из нее виднелся лишь его торс. Иногда он украдкой бросал взгляд на жену и детей и тогда принимался работать быстрее, спеша поскорее покончить с мучительной для них процедурой.

Один из солдат, охваченный состраданием, протянул буру флягу с виски.

– Выпейте, это от чистого сердца, – сказал он.

– Виски?.. Нет, благодарю. Еще подумают, что я выпил для храбрости. Но я бы не отказался от глотка воды!

Солдат сбегал в дом и принес деревянный ковш, полный свежей воды. Давид жадно напился, а солдат вернулся в строй, ворча:

– Вода!.. Да если б я был так же близок, как он, от встречи с костлявой, я бы не постеснялся осушить фляги всего взвода. Это так же верно, как то, что меня звать Томми Аткинс!..

Солнце клонилось к западу, а удары кирки в зияющей яме звучали все глуше. Жена Поттера, с ужасом сознавая приближение роковой минуты, не сводила глаз с двух бугров свежей земли, высившихся по обе стороны могилы.

Наконец послышался лязг затворов. Это старший сержант, достав из патронташа двенадцать патронов и вырвав из шести из них пули, заряжал ружья. Затем он подошел к буру, который все еще продолжал работу, и проговорил:

– Давид Поттер, приготовьтесь к смерти!

Из ямы донесся спокойный голос:

– Я готов.

Уложив лопату поперек ямы, бур-великан подтянулся, одним прыжком перемахнул через могильный скат и встал на краю ямы. Жена и дети бросились было к нему, но караул оттеснил их. Вперед выступили двенадцать солдат, которым предстояло исполнить приговор. Разобрав составленные в пирамиду ружья, они выстроились в шеренгу в пятнадцати шагах. К осужденному приблизился старший сержант, чтобы завязать ему глаза и поставить на колени, но Поттер запротестовал:

– Единственная моя просьба: позвольте мне умереть стоя, глядя на солнце, и самому скомандовать: «Огонь!»

Сержант только козырнул – при виде такого мужества и спокойствия ему больше ничего не оставалось.

Мертвая тишина повисла над лагерем. Короткая команда, слитное звяканье металла, и двенадцать стволов, вытянувшись в сверкающую линию, взяли бура на прицел.

Стоя с обнаженной головой и открытой грудью, осужденный глубоко вздохнул и воскликнул:

– Прощайте, жена, дети, свобода! Прощай все, что я любил! Да здравствует независимость!.. А вы, солдаты: огонь!..

Грянул залп, подхваченный эхом. Бур пошатнулся и рухнул навзничь на один из могильных скатов. Из уст его жены вырвался крик отчаяния. Солдаты взяли на караул и зашагали в лагерь. Оцепление разомкнулось, открыв доступ к могиле.

Давид Поттер умер мгновенно. Из груди великана бура, изрешеченной шестью пулями, продолжала хлестать кровь, но он уже не дышал. Опустившись на колени, несчастная жена закрыла его глаза, даже и в смерти сохранившие твердость взгляда. А затем, омочив пальцы в крови мужа, осенила себя знаком креста и проговорила, обращаясь к детям:

– Сделайте, как я… И всегда помните: ваш отец – мученик, кровь которого не должна остаться неотомщенной!