Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

— «Вот, отец мой, есть чем полюбоваться! Что б … кин сын межевщик мне сделает! Посмотрит–ка он, пожалуй. Я его поведу; я ему покажу, любуйся себе, пожалуй, есть где прогуляться».

Нельзя было, чтоб мне, слыша все сие, несколько раз хохотать не приниматься, а особливо увидев, что он, при всем своем хвастовстве и знании рубежей, столько же их знал, сколько я, будучи посторонним человеком и приехавши в те места впервые от роду. Словом, он дивился сам даже, когда старик стал отводить свое владение и, при удивлении моем, для чего он не знает, искренно мне признался, что он сам там никогда не бывал.

Но как бы то ни было, но мы продолжали свой путь; а между тем старался я расспрашивать и из слов мужичьих выбирать и доходить сам до настоящего порядка; и признаюсь, что для меня была это не малая комиссия и насилу, насилу мог я добраться.

Тогда–то уже пошел я как по лестнице, и стал уже сам им все толковать и о собственных их дачах им порядок сказывать. Признались они все, что я так и дело говорю, и затвердили, что сам Бог принес меня к ним для наставления, а без того б они этого ничего не знали.

Но тут оставалась для меня еще комиссия, а именно: как бы им натолковать, коим образом им при межеванье поступить, чего не проронить, и чего остерегаться; ибо самому мне при межеванье быть было не можно. Но дело сие превосходило всех их понятие, и я принужден был изыскивать новые роды изъяснениев, каким бы образом им все нужное в голову вложить.

О, сколько раз принужден я был при том смеяться, досадовать и сердиться; ибо начну говорить и толковать Ивану Федоровичу, но Иван Федорович не в ту сторону едет. Не зная ничего о нынешних межевых делах, бранит только межевщика, не хочет на его смотреть.

— «Б … кин он сын, да где ему? да кто у меня возьмет?» да и только всего.

Ты ему говори аз, а он твердит буки, да веди. Поговорю, поговорю, да брошу, начну говорить старику, начну дядину поверенному. Сии по крайней мере слушают, но будучи мужики не скоро понять могут.

Горе меня берет. Примусь опять Ивану Федоровичу толковать, начну опять твердить прежнюю азбуку. Уже бранюсь, уже велю ему молчать, велю только слушать и говорю уже прямо, что он все чепуху мелет, а слушал бы, что я говорю. И насилу, насилу помог мне Бог вложить им в разум все нужное и растолковать. И тогда–то имел я повод к чрезвычайному смеху, а вот какой:

Не успел мой Иван Федорович понять и увидеть, какие предосторожности им иметь надобно, как покачав головою, сказал:

— «Ну! так не уеду же я никуда, а надобно мне самому при том быть».

— Ха, ха, ха! закричал я сие услышав. А разве ты мызу дать хотел? То–то бы право хорошо было.

Признался он мне, что то у него на уме было и что сие дурачество он действительно учинить хотел, однако давал мне клятву и обещание, чтоб быть при межеванье и никуда не отлучаться.

Между тем, покуда мы сим образом ездили, начал уже день к вечеру приближаться, ибо мы объездили более десяти верст. Старик мой иноходец так бедный устал, что более иттить не мог, и стал почти в пень останавливаться, да и самого меня голод гораздо пронимал.

Воля их, а мне уже и ко двору хотелось, но Иван мой Федорович ведет далее: хочется ему, чтоб я и всю их дачу объехал. Но я, зная, что еще столько же будет ездить и что не объедешь и вплоть до самого вечера, говорю ему, что уже почти пять часов после полудни, а мне еще в Калитине для нужды быть надобно, и воля его, а домой пора ехать.

Итак, что делать? принужден он был по неволе домой ехать со мной. На дороге думаю я, что у него обед верно готов, а буде нет, то уже без стыда скажу, что я еще не обедал и есть хочу.

Как я думал, так и сделалось, и приготовленного обеда у него и в завете не раживалось. Вздурился ажно я, приехавши и узнав сие и говорю ему уже почти с досадою.

— Воля твоя, Иван Федорович! мне есть хочется, ты хоть не подчиваешь, а накорми меня, я еще не обедал.

— «Ох! так, отец мой, так! Я знаю, что ты еще не кушал; но чем мне тебя, чем, отец мои, подчивать! Малый!… а малый!…

Малый пришел: малого в рожу. Малый ушел. Он опять ко мне.

— «Отец ты мой! Ох, чем мне тебя подчивать? рыбы, вот я не ловил… Малый! бестия малый! хромая бестия! хромая!»

Малый другой пришел, малого в щеку, малого в другую; малый и тот бегу яся. Выступила хромая девчонка лет десяти, вся ощипанная, оборванная, телогрейка на ней с большой бабы, таскается по земи.

— «Бестия хромая! где ты живешь? вели грибов подать».

Что это такое? думал я, и стоял в величайшем изумлении, ибо не знал, что думать. Позабыл ли он, что ныне не постный день, а четверг? Да как ему позабыть, неужли он сам не ест и ему ничего не готовили? Однако положил, что он конечно позабыл, и стал выдумывать средство ему напомнить. И насилу довел до того, что он сам сказал, что сегодня четверг.

И тогда–то началась новая комедия: опять кричанья, опять призывы малых, опять пощечины, опять кричанье, чтоб цыпленка закололи. Вздурился я сие услышав, и не было во мне более терпения.

— Нет, Иван Федорович, воля твоя мне есть хочется. Цыпленка твоего мне дожидаться некогда, ты меня чем–нибудь иным поскорее накорми.

— «Да чем же, отец мой, мне тебя накормить?»

— Ну, есть ли у тебя хлеб? говорю ему.

— «Есть, отец мой».

— Так дай же мне ты хлеба; да нет ли молока! я до молока охотник, хотя в самом деле я его очень мало ем.

Побежал мой Иван Федорович скорее подавать велеть. Но со всеми суетами принужден я был более часа дожидаться, покуда нам собрали обедать; но в чем бы вы думали между тем время проводили? в разговорах. Да в каких? — весьма в удивительных: Иван Федорович рассказывал мне свои несчастия, а именно о ветчине.

— «Вот, отец мой! говорил он: век живи, век учись, какая беда со мною сделалась. Ветчины я доброй продал шесть пуд, а тут зимою превеликих множество, иные в два, иные в три пуда были, такие были чистые и хорошие. Оставил, отец мой, про себя; но вот, плут, бездельник солил мало, а я велел ее под кровлю подле окошек повесить, опоздал соленьем, отец мой! Итак, все с кровли капало на ветчину, потом сняли ее, положили в анбар; я поехал в козловскую деревню и велел ее без себя по 3 копенки фунт распродать. Но посмотрим, черви по вершку в ней выросли и кто продавал, так ветчиной его прибили, и рад был по 3 полушки взять. Теперь стал вовсе без ветчины, а баранов для того не бью, что в две недели его не сем».

Очень хорошо, думаю я сам в себе, хорош ты молодец, а еще славишься богатым; знать мне у тебя сытому быть; изрядная наперед об обеде рекомендация. Каков–то обед будет?

Однако, каков он ни был, но я наелся до сыта, ибо хотя мясного и духа не было, но по счастию были давичные грибы вареные, скоромные, о которых я заключал, что они постные, и я наелся их довольно. Сверх того успели еще сделать яичницу; итак, принужден я был иметь сегодня обед монашеской, все яичное и молочное.