Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

Образ измерения сего изобретен был самим мною, и как он самый легкий, неубыточный и удобный для всякого и без малейшей остановки въезде может в летнее время производим быть в действо, то и упомяну я об оном обстоятельнее.

Все дело состояло в том, что я вымерял обод заднего колеса моей одноколки вершками, и на число сие разделил число вершков в вымерить версте; вышедшее из сего деления число означало сколько раз долженствовало колесо мое обернуться в четверти версты, и как оно было 60, то, посадив мальчика за одно со мною, велел беспрестанно смотреть на колесо и, считая каждое обращение его, насчитывать 60 раз и тогда закричать раз, дабы я мог услышать и заметить разы сии ножом на палочке зарубкою; а чтобы удобнее ему было считать, то к одной спице того колеса привязан был клочок красненького суконца, и как 4 зарезанных мною зарубки составляли версту, то и мог я видеть где каждая верста начиналась и оканчивалась и места сии замечать в уме своем.

Род измерения сего так мне полюбился, что я после того многие расстояния сим образом вымерял и измерял помянутым образом колесо у моей кареты, которое обращается еще медленнее и не более 55 раз в четверти версте, а вместо зарезывания на палочке загибал каждый раз на рогаточке, нарезанной из карты, какие употреблялись при игрании в трисет. Для удобнейшего же считания можно приделывать к колесу и пружинку, которая бы при каждом обращении щелкала.

В Калединке пробыли мы в сей раз не более одних суток, но, оставив тёщу мою там, возвратились обратно.

Не успел я приехать, как мое первое попечение было распроведать о состоянии больных наших; но бедным им нимало не легчало, а становилось час от часу хуже. Оба они больны были жестокими горячками, свирепствовавшими тогда падь многими в нашей деревне.

Обстоятельство сие меня очень смущало и огорчало и тем паче, что болезни сии были прилипчивыми; следовательно и частые посещения больных могли быть бедственны и опасны.

Однако, несмотря на то, я отваживался несколько раз посещать оных и в рассуждении брата моего очень боялся, чтоб он не умер; ибо скоро дошло до того, что принуждено было его исповедать и причастие, а наконец сделался так труден, что особоровали его и маслом.

Но по счастию превозмогла еще болезнь его молодость и натура. Чрез несколько дней ему полегчало и он от болезни своей освободился, а выздоровела также и несчастная родильница.

К усугублению огорчений моих, в сие время, получил я, вскоре по приезде моем из Калединки, еще одно печальное известие о кончине внучатного дяди моего, Захарья Федоровича Каверина.

Добрый и искренно мною любимый и почитаемый родственник, заслуживающий по добродушию своему лучшую участь, нежели какую он имел: препроводил всю свою жизнь в военной службе, дослужился наконец до полковничьего ранга и, получив отставку, ехал уже в небогатый свой домишко и разогнанную беспутною и беспримерно злою женою его деревнишку провожать вечер дней своих в сельском уединении.

Но смерть пресекла дни его во время путешествия сего власно, как желая свободить его от тех бесчисленных досад и огорчений, какие он мог бы иметь, живучи в деревне.

Но как бы то ни было, но как он меня искренно и много любил, то я очень сожалел о потерянии сего своего родственника, которого праху желаю и поныне ненарушимого покоя.

Наконец и сам я подвержен был около сего времени двум опасностям: во–первыхъ, чуть было сам не занемог горячкою и от того настрадался очень, но по счастию удалось мне опять чиханием не допустить болезнь до усиления, а прервать ее в самом начале.

Во–вторых, чуть было не выколол себе глаза, от чего спасла меня невидимо всемогущая десница моего Бога.

Случилось сие в один день, когда производились у меня в саду многие работы: я, бегая для осматривания оных то в то место, то в другое, набежал однажды на конец небольшого, но острого и сухого древесного сука так хорошо, что он воткнулся даже мне в лицо повыше брови и на палец только шириною от глаза.

Итак, не легко ль бы я мог потерять глаз, если б не отвратил сего несчастия от меня благодетельный и пекущийся о благе моем промысл Господень? О, как благодарил я за то моего Бога!

Но письмо мое достигло до обыкновенной своей величины; итак, прервав на сем месте свое повествование, скажу вам, что я есмь, и прочая.

(Октяб. 31 дня 1805).

ВЕСНА

ПИСЬМО 138–е

Любезный приятель! С месяцем маием наступила у нас весна совершенная, и как мы были все около сего времени совершенно здоровы, то, пользуясь хорошею и приятною векшею погодою и частыми свиданиями с друзьями своими и соседями, провели мы всю первую половину сего месяца очень весело.

Я почти во все время сие не выходил из сада и занимался тысячами разных дел, сколько таких, коих требовала самая необходимость, а не менее происходящих от разных затей и новых каких–нибудь выдумок и предприятий, относящихся до украшения садов моих.

Наиглавнейшим из сих было приготовление места под фонтан, который чрезвычайно хотелось мне по близости хором своих сделать. Но как назначал я место под него на берегу, подле самой находящейся пред домом на горе сажелки, то хотелось мне сделать к нему от дома спокойный и красивым вход и сделать бассейн его из дома видимым; но как для сего надобно было разрывать много глинистый высокий берег, то и занимались мы несколько дней сею работою, которая кроме сего доставила мне и другое удовольствие.

Мы нашли в сей глине великое множество разноцветных и особых камушков, которыми я так прельщался, что набрал их целую коллекцию и сделался в сем случае натуралистом.

Но ничто так много не доставило мне удовольствия, как один выкопанный тут круглый кремень, в котором по расколочении его нашли мы пророс, или столь прекрасную кристаллизацию, что незнающим можно было почесть камушки сии гранеными брильянтами, на какие они и действительно походили.

Мы все не могли довольно налюбоваться ясности, чистоте, регулярности натуральных граней и самой игре сих блестящих камушков и начудиться сей игре натуры.

И как наковыряли мы и из внутренней пустоты кроме сего несколько десятков и из них некоторые были довольно крупны, а иные мелки, а из живущих на заводах у нас немцев случилось быть одному золотых дел мастером, то из любопытства и для достопамятности велел я из них сделать перстень, и оный был так хорош, что жена моя могла носить на себе оный, и мне очень было его жаль, когда чрез несколько лет после сего бездельники украли его у нас вместе с ларчиком.

Впрочем до фонтанов я был такой охотник, и нетерпеливость моя видеть скорее у себя какой–нибудь была так велика, что мне вздумалось даже из единой, так сказать, резвости, между тем покуда помянутое место под порядочный фонтан готовили, смастерить себе маленький, миниатюрный и ничего мне не стоивший.