Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Мы нашли на сем месте стан свой уже расположенный, и для того уговорили межевщика, чтоб на сем месте обедать. Покуда варили есть, покуда приготовляли и стряпали, началась в обществе нашем изрядная уже комедия. Старичок наш, господин подполковник Свитин, мало–помалу начинал сердиться, для чего дозволили мы и пустили межевщика иттить чрез его пашни и сенокос? Смешно было и утешно смотреть на сего милого старика. Тогда, когда шли ничего он не говорил, а когда миновало все, то начал твердить и сердиться, но сердиться так, что всякий ему только что смеялся. Нашлись тотчас скалозубы, которые начали его подтрунивать и пуще задорить. Другие же напротив того уверяли, что так необходимо было надобно. Сперва досадно было самому мне, что он сердится, и для того, отозвав его к стороне, привел тотчас его в рассудок и до того довел, что он сам признавался, что не пустить было не можно, и благодарил еще меня, что так сделал. Но не успел я от него отстать, как в один миг начинал он опять тужить и досадовать и врать такую чепуху, что со смеху каждому надседаться надлежало. — «Ну, зачем, зачем — говорил он — нелегкая его сюда занесла этою проклятого Рыбина? Изволь себе смотреть!… Дали мошеннику волю, а он и черт знает куда готов был завесть!» — «Да умилосердись, Василий Кузьмич! говорили мы ему: — каким же бы образом не пустить его можно было»? — «Да, да!» ответствовал он от часу разгорячаясь более: — «каким образом!… Я бы–таки не пустил, не пустил таки–бы. Пошел прочь сказал бы ему: — пошел к черту! пошел к сатане! пошел к дьяволу! пошел к нелегкой болести и с боярином–то своим, жидом, окаёмом таким же плутом, каков ты сам! Вам мало, сказал бы я, с плешивым–то боярином твоим всего света будет! Возьмите себе весь свет, возьмите солнце, возьмите месяц, звезды и небеса–та себе во владение!… А то вот, вот куда занесла их сатана, куда занесла нелегкая!…» и так далее. И когда он сим образом разгорячится, то никто уже с ним не говори и не представляй никаких резонов. — «Да умилосердись, одни ли твои пашни?» говорили мы: — «твоих и двух десятин не отошло, но для чего же другие все молчат?» — «Да, да!» опрокидываясь он на нас, подхватывал: — «хорошо тому молчать и хи, хи, хи, хи, хи! у кого ничего не отошло, а у меня, бедного, все сенокосы отехали» (хотя в самом деле ничего не бывало, а и у него стожка два только отошло, но ему в сердцах уже так казалось). Одним словом, нечего было нам с ним более говорить. Мы со смеху только надседались его сердцу и удивительным размашкам. Да не только мы, но и все мужики смеялись уже его глупости и безрассудку. Но что же! иногда сердится, сердится, да и сам захохочет с нами, и тогда у нас миры и лады. Коротко, он сделался у нас шутиком и комеднантом, и увеселял чрезвычайным образом всю нашу компанию.

По изготовлении кушанья, не преминули мы пригласить межевщика и убедить опять просьбою, чтоб он с нами обедал, ведая, что у него кроме ржавой ветчины ничего иного не было. После обеда, как надлежало начинать межевать, то нашли мы Рыбина в таком замешательстве, что я, пользуясь сим случаем, мог из него то делать, что мне было угодно, и он был у меня как рыбка на удочке, куда потяну туда и шел. Довольно ли, что я его до того довел, что он отвод свой располагал по моему хотению. Скажу ему: «Слушай, Рыбин, веху ты эту не так поставил, отнеси ее вправо». Он, бедняк, и велит ее перенесть. «Нет, мало!» — скажу ему — «бери еще вправо, относи далее!» Он то и делает, а как скоро начнет говорить, что «довольно, сударь, довольно!» так тотчас скажу: «нет, мало! и если еще не перенесешь, так тебе же хуже будет, ведь ты ведаешь, что на тебе осел так берегись. Я тебе сказываю: чем далее возьмешь ты влево, тем хуже после для тебя будет». Сим и подобным сему приведу его в такой страх, что опять послушается и перенесет веху и потом честью просит говоря, что «полно», и я послушаюсь и скажу: «Ну! ну!» Слыхано ли когда такое межеванье? Он спорной отвод делал, а я ему указывал.

Сим образом продолжали мы иттить без дальних остановок. И наше счастие было, что никаких остановок не было и что успели мы сим образом в один день пройтить множество верст я миновать почти всю нашу землю, я что Рыбин не имел времени видеться со своим господином и рассказать ему обо всем происходившем, а то бы, верно, что–нибудь другое вышло. Все небольшие остановки делались только тогда, как случалось линии переходить какую–нибудь дорогу и межевщику по долгу его надлежало их записывать. Но тут опять выходило смешное. У кого он из наших жителей ни начинал об них спрашивать, но никто не хотел ему сказывать: осторожность всех наших так была велика, что они без меня не хотели ничего ему сказывать и лучше хотели отзываться незнанием, нежели проболтаться. Межевщика сие неведомо как бесило: «Боже мой!» восклицал только он: «что это за народ, о чем ни спросишь, ничего не знают! Ну, просите сюда Андрея Тимофеевича!» Но ко мне я без его призыва во всех таких случаях прибегали тотчас многие и сказывали, что межевщик остановился и спрашивает, какая дорога и что прикажу я ему сказать? Мила мне была таковая всех их на меня надежда, и я смеялся, что они доводили ее уже до чрезвычайности, и, смеючись, приказывал им сказывать какая, или сам, подъехав и у них же спросив, удовлетворял межевщика. Несколько раз случилось сие происшествие, и усердие всех наших было так велико, что во всякое время человек пять и без приказания моего шли, они ехали подле межевщика и примечали все его движения. И не успевал он где на минуту остановиться, как в миг прибегали ко мне, едущему стороною, и сказывали: «Андрей Тимофеевич! Андрей Тимофеевич! межевщик остановился, извольте, сударь, посмотреть».

Под вечер, наконец, дошло дело и до пашен, принадлежащих деревне нашей Болотовке. Рыбин хотя бы и усердно хотел их обойтить, но ему нельзя было, чтоб не перейтить несколько оных, ибо без того не можно б было ему попасть на верховья речки Паники. Соседи мои последовали примеру прочих и отреклись от своих; но как скоро дошло до моих собственных, то я не находил причины от них отрекаться, но, остановив межевщика, необинуяся сказал, что эти пашни мои, распаханные в прошлом году из государственной проданной мне земли, которая земля до того времени лежала впусте и не была ни у кого во владении и мне в 1766 году продана, и для владения оного дан мне владенной указ.

Рыбин обрадовался было сперва, что я назвал своею, но услышав мое объявление и увидя, что я самое сие в доказательство приводил, что это земля государственная и не была никогда у Пашкова во владении, и что все мое объявление подтвердили и засвидетельствовали письменно все наши соседи, и господа и поверенные, пришел в новое замешательство и нестроение, а я чрез то получил то, чего желал, а именно: что моя покупная земля не могла уже после сего пропасть и продажа уничтожиться, и что мне ею и впредь, несмотря на сие межеванье, владеть продолжать можно.