Альберто Васкес-Фигероа - Монтенегро

Это было, вне всяких сомнений, самое счастливое время в его жизни, и теперь тяжело было признать, что оно так внезапно и трагично закончилось, но канарец перенес уже достаточно страданий, и горький опыт не позволял ему тешить себя надеждой, что все останется по-прежнему.

Пакабуи были, несомненно, мирным и гостеприимным народом, но при этом глубоко суеверным, а потому весьма вероятно, что очень скоро они обвинят в случившемся рыжего вонючего чужеземца.

— Боюсь, мое счастливое будущее пошло прахом, — сказал он себе. — Вопрос лишь в том, куда теперь держать путь.

Сьенфуэгос лег на спину, глядя в небо, по-прежнему безмятежно-чистое, без единого облачка. Спустя два часа он с изумлением обнаружил, что все это время крепко проспал, несмотря на серьезность свалившихся на него проблем. Единым махом он вскочил на ноги и встряхнулся, что всегда помогало собраться с мыслями в самых неблагоприятных обстоятельствах.

Кимари и Аяпель по-прежнему сидели там, где он их оставил. Сьенфуэгос подошёл к ним и беззаботно воскликнул:

— Я ухожу!

— Почему?

— Потому что пакабуи наверняка захотят меня убить.

— Это же бред! — заявила Аяпель. — С чего бы им тебя убивать?

— За то, что я хотел украсть яиты, и Мусо разозлился и заставил землю трястись.

— Но это же не так!

— Я знаю... И вы знаете. Но пакабуи не знают, и потому поверят в это, — он улыбнулся, словно это была шутка. — Они будут искать меня и оставят вас в покое. Даже больше! Вы завоюете славу.

— Хочешь сказать, что мы должны солгать собственному племени?

— Я просто хочу помочь вам выбраться из трудного положения, — он присел перед ними на корточки и ласково посмотрел на сестер. — Я так вам благодарен. И знаю, как ни тяжело сейчас, потом вам будет еще труднее. Куда вы пойдете? Кто о вас позаботится? — он ласково коснулся руки Кимари. — Самое лучшее, что я могу для вас сделать, это сбежать.

— А если тебя схватят?

— Пакабуи? — засмеялся Сьенфуэгос. — Они меня и за год не догонят!

— Откуда тебе знать?

— Потому что я хорошо их знаю. Они боятся сельву, им придется ходить кругами целую вечность, но они так и не найдут следов.

— Да хоть бы и так... — произнесла Кимари своим нежным голоском. — Несправедливо, что ты берешь на себя нашу вину.

— Я уже сказал, виноват только я, — твердо ответил канарец. — И я даже выбрал те камни, которые собираюсь унести.

— Врешь! — уверенно заявила Аяпель.

— Откуда тебе знать?

— Потому что я тебя знаю.

— Никто не может опознать вора, пока тот не заберется в дом.

— Я прочитала о тебе всё по той яите, которой ты касался.

— А яита не рассказала тебе, насколько я честолюбив? Что ты знаешь о честолюбии или о том, как порой ведут себя люди моей расы? Этого нельзя прочитать ни по какой яите, — с этими словами он раскрыл ладонь и показал самый большой и красивый изумруд, какой смог найти среди развалин хижины. — Вот, посмотри — добавил он с вызовом. — Теперь ты мне веришь?

Возможно, они ему не поверили, но он не оставил им времени для раздумий и сомнений. Нежно поцеловав на прощание обеих, канарец прыгнул в воду и поплыл, отдавшись на волю течения.

Чуть позже, бросив последний взгляд на остров, где был так счастлив на протяжении этого недолгого времени, он ухватился за плывущее бревно и отправился в длинный путь, зная, что никогда не вернется.

Покинув широкое озеро и оказавшись в русле реки, он почувствовал себя одной из тех перепуганных обезьян, которых подземные толчки неожиданно сбросили в воду, и теперь животные, промокшие насквозь, дрожа, словно в горячке, отчаянно цеплялись за плавающие в воде стволы поваленных деревьев, не смея даже подумать, чем же кончится неожиданное и опасное плавание.

С наступлением темноты он присмотрел себе убежище на маленьком пустынном пляже, окруженном густым непроницаемым подлеском. Здесь он внезапно обнаружил, что жалкую набедренную повязку унесла вода, и почувствовал себя несчастнейшим из людей — голым, босым, голодным, безоружным, совершенно потерянным и весьма вероятно преследуемым по пятам разъяренными туземцами, на которых вдруг обрушился гнев неведомых богов безымянного континента.

И в довершение всего ему отчаянно не хватало Кимари и Аяпель.

Любой другой на его месте давно бы сошел с ума от отчаяния, которое всегда охватывает несчастных, заблудившихся в раскаленных песках, вечных льдах или непроходимых джунглях, но канарца Сьенфуэгоса уже ничем нельзя было испугать; напротив, тысячи несчастий закалили его душу, и теперь ему не страшны были никакие невзгоды, ведь он знал, что сможет с ними справиться.

Он снова превратился в бездумное создание, имеющее единственную цель — любой ценой выжить, а для этого он не знал лучшего способа, чем полностью позабыть о своих чувствах и воспоминаниях и сосредоточиться только на том, чтобы избежать голода, диких животных или разъяренных пакабуев, винивших его в разрушении всего, чем они обладали, желающих его уничтожить.

Как бы поступил на его месте добрый друг и учитель, малыш Папепак?

Лучшим оружием Хамелеона всегда было умение становиться невидимым, пока не придет время напасть, а потому первым делом канарец, как прилежный ученик, выкопал в песке яму, забрался в нее и зарылся в песок, покрыв лицо широкими листьями мощного кустарника, чья вонь отпугивала даже насекомых.

Подавив первые приступы тошноты, вызванные жутким смрадом, он пришел к выводу, что к запаху вполне можно привыкнуть, зато теперь он сможет уснуть спокойно, в полной уверенности, что ни один человек его здесь не найдет и ни один зверь не унюхает.

Его разбудил гул голосов.

Уже рассвело, и пакабуи пустились в погоню. Осторожно выглянув из убежища, Сьенфуэгос увидел, как они прошли буквально в двух шагах. Среди преследователей он узнал двоих парнишек, что часто приходили к нему в хижину, чтобы послушать рассказы о Старом Свете.

Они были одеты в широкие балахоны, лица раскрашены белой краской, а сами они грозно размахивали оружием, издавая хриплые воинственные крики. Именно это его и успокоило. Сьенфуэгосу уже не раз приходилось убеждаться на собственном опыте, что в конечном счете столь грозные на первый взгляд вояки не представляют большой опасности.

Сьенфуэгос знал, что в сельве намного опаснее молчаливый воин-одиночка, умеющий прятаться и нападать в самый неожиданный момент. Так что не подлежало сомнению, что пакабуи были всего лишь мирными трудягами и совершенно никудышными воинами.

В чистом поле, в открытом бою с равным им по силе врагом, у них, вероятно, и были бы какие-то шансы на победу; но поймать в лесной чаще ловкую и неуловимую добычу вроде Сьенфуэгоса эта шумная ватага вряд ли сумела бы.