Михаил Щукин - Покров заступницы

— Не надо, Вячеслав Борисович, ничего не надо. Оставьте нас, будьте добры, мы так долго не виделись.

Речицкий повернулся и почему-то на цыпочках вышел из комнатки; подтолкнул Федора и Савелия, топтавшихся в коридоре, и уже втроем, на крыльце, они долго стояли, прислушиваясь к тишине позднего зимнего вечера. Тишину эту не нарушали даже собаки. Продолжал сыпать снег, и чудилось, что деревня плывет и кружится, накрытая белой кипенью, которая ясно виделась даже и в темноте.

— Пойдемте, — тихо, словно боясь нарушить тишину, произнес Речицкий, — пойдемте, буду вас на ночлег устраивать.

И первым спустился с крыльца.

Они ушли, будто растворились в снегопаде, и, когда ушли, возле крыльца появилась Мария, ведя за собой в поводу белого коня. Поднялась по ступенькам, проскользила невесомо в маленькую комнатку и остановилась, прислонившись к стене.

Варя стояла на коленях перед иконой, которая висела теперь на прежнем своем месте, и молилась:

— Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего…

Голос ее звучал бесстрастно и сухо.

Все, что произошло с ней за последние сутки, каждая минута, наполненная чувством опасности и страдания, укрепили ее душу, и она не оборвалась, как с обрыва, в черное горе, рухнувшее так внезапно. Варя ушла в ночь с Марией одним человеком, а вернулась — совсем другим. Там, под невидимым, но ощутимым покровом почувствовала она присутствие незнаемой ей прежде силы, которая, ясно понимала Варя, всегда будет поддерживать и не оставит в унынии в самый тяжелый час. Почувствовала она ее сразу же, как только оказались они с Марией на большой и ровной поляне, которую окружали по краям высокие сосны. Они взметывались острыми макушками прямо в небо и росли так плотно друг к другу, что казалось издали — плотная стена ограждает это место от всех напастей и зол. Тихий ровный свет, несмотря на глухую ночь, струился над поляной, освещая невысокий бугорок, выступавший из снега и покрытый зеленой травой, такой свежей и яркой, будто она только что выскочила из земли, перепутав зиму с ранней весной.

Возле этого бугорка Мария остановилась. Выпустила повод из рук, и конь послушно замер, низко опустив голову. Мария помогла Варе спуститься на землю, усадила ее на траву и сама присела рядом, старательно оправляя на коленях длинное платье. Долго молчала, устремив неподвижный взгляд куда-то далеко-далеко — за поляну, за сосны, в видимое только ей пространство. И говорить она начала медленно, неторопливо, словно возвращалась из далекой дали. Варя слушала ее, прижимая к груди икону, и старалась ни одного слова не упустить, потому что безоговорочно и согласно понимала: каждое слово, сказанное сейчас Марией, определяет ее будущие дни и годы надолго, может быть, навсегда.

Говорила Мария:

— Меня Пречистая позвала и сюда направила. Пологом Своим благодатным накрыла это место, и велено мне содержать его в чистоте и непорочности. Не должно сюда ни людской злобе, ни людским грехам проникнуть. Но я не вечная, грянет час, и отойду, тогда вот она заступит — ее тоже Мария зовут. Подойди, Мария…

От дальнего края поляны, появившись внезапно из-за сосен, радостным бойким шагом поспешила девушка; на ней тоже было длинное белое платье, а за спиной взвихривался длинный белый шарф. Остановилась, почтительно замерла перед матерью, и глаза ее, большие, радостные, чуть притухли, когда она склонила голову, выказывая полное послушание.

И дальше говорила старшая Мария:

— Она у меня шалит иногда. Недавно тут парня одного деревенского дразнила. Но больше не будет, скоро совсем повзрослеет. Когда ты понадобишься, она к тебе явится — не отказывай ей в помощи. Без людской подмоги нам не сохранить покров. Мне Черепанов помогал, Матвей Петрович; ты на его место заступишь, когда он уйдет. Что бы ни случилось, пусть даже камни с неба посыплются, под покров с нечистым помыслом никто не должен проникнуть. Запомните это. Обе запомните.

Мария замолчала, и взгляд ее снова устремился в даль, видимую только ей. Младшая Мария и Варя, переглянувшись, тоже молчали, не смея потревожить тишины даже неосторожным движением.

Один лишь конь мотнул головой, разметывая гриву, и шумно, раздувая ноздри, вздохнул.

И еще говорила Мария:

— Один отец твой знал, Варвара, куда я отправляюсь и для чего меня в этот край послали. Потому и выбор мой на тебя пришелся. Не удивляйся ничему, не нами сказано, что пути Господни неисповедимы. Вот и первое испытание нам грянуло — черные люди чуть было к покрову нашему не подступились. Глупые, возжелали заставить болезного человека, бесами одержимого, своим замыслам служить и будущие времена предсказывать. Да ничего у них не вышло. В последний час ребячья душа вернулась к болезному. А будущее свершается, даже если заглянуть в него, не по человеческой воле, а по Божеской. Они этого не понимают. А это — главное. Никому не суждено избежать пути, который Господь начертал. И тебе, Варвара, не суждено. Поднимайся, пойдем твоего жениха встречать. Встретим и в дальний путь проводим.

Многое из сказанного Марией не понимала Варя, но слова ее крепко и надолго ложились на душу, и она им безоговорочно верила и подчинялась.

Поднялась с бугорка, пошла следом за Марией, с удивлением обнаружив, что стоит над бором зимний день, который вот-вот сменится ранним вечером. И он сменился, и в сумерках пошел снег, и Варя, накрытая этим снегом, встретила за околицей своего жениха — Владимира Игнатьевича Гиацинтова.

Встретила, чтобы проводить его в дальний путь.

— Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего…

Поднялась с коленей, выпрямилась, увидела, повернувшись, что стоит в комнатке, прислонившись к стене, Мария, но нисколько не удивилась ее приходу — она теперь ничему не удивлялась.

Мария подошла к ней, осторожно обняла, погладила ласковой рукой по плечу и неслышно исчезла.

Варя, оставшись одна, присела перед скамейками, на которых лежал Гиацинтов, и тихо-тихо, едва размыкая губы, прошептала:

— Здравствуй, мой родной… Вот мы и свиделись…

От одной стены до другой — пять шагов. Если пересекать камеру из угла в угол, получается семь. Сокольников, не зная устали, ходил и от стены к стене, и из угла в угол, и старательно считал шаги — до тысячи, до двух тысяч, иногда сбивался и тогда снова начинал сначала. Один, два, три…

Ноги уже гудели, но он не давал себе поблажки. И, шагая, все пытался найти ответы на вопросы, которые не давали ему покоя в последние недели: где сейчас Гиацинтов и Речицкий, удалось ли им найти предсказателя, и что там, в далеком Никольске, сейчас происходит?

Никакой связи с внешним миром он не имел, не знал, что происходит за тюремными стенами, и мог лишь строить догадки, которые, по прошествии времени, становились все более мрачными.