Михаил Щукин - Покров заступницы

Не отвечая ему, Речицкий протоптал короткую и неширокую борозду, несколько раз пройдясь туда-обратно, остановился, посмотрел на нее, словно любуясь сделанной работой, и, довольный, кивнул головой — хорошая борозда получилась, ровная. Перешагнул через нее и поманил к себе Забелина. Тот, недоумевая, сделал несколько шагов, и Речицкий остановил его:

— Стойте здесь. Теперь внимательно слушайте меня, Забелин. Вы очень редкостный мерзавец, я в своей жизни таких еще не встречал.

— Какие ваши годы! — коротко хохотнул Забелин.

— Ерничать я бы вам не советовал. Наберитесь терпения и слушайте. Итак, Владимир Игнатьевич благородно подарил вам жизнь, хотя имел полное право просто-напросто пристрелить, как шелудивого пса, заболевшего бешенством. Но он этого не сделал, наивно посчитав, что вы ему все рассказали честно. Он и предположить не мог, что самое главное вы утаили, не сказали, что на помощь вам прибыла боевка и что она уже отправилась в Покровку. Рассчитали верно, что Владимир Игнатьевич, узнав, где находится Варвара Нагорная, бросится к ней на выручку. Вы его прямиком на смерть отправили…

— Я не знал! — вскрикнул Забелин.

— Молчать! — властно осадил его Речицкий. — Молчать и слушать. Я не вправе осуждать либо что-то решать за Владимира Игнатьевича, тем более что он слово свое сдержал — оставил вас в живых, хотя таких, как вы… Ладно, остальное все равно не поймете. Теперь, Забелин, будете стреляться со мной. Я вызываю вас на дуэль, как подлеца и просто изрядную сволочь. Я спать не смогу, если вас не прикончу.

Услышав последние слова, Забелин дернулся, будто его ударили, отшагнул назад.

— Стоять! Стоять у барьера! — снова властно скомандовал Речицкий и неторопливо, спокойно засунул руку за отворот полушубка, вытащил револьвер, бросил его на притоптанную борозду. — Вот ваше оружие. Расходимся на двадцать шагов, затем начинаем сходиться, и каждый волен стрелять в любой момент. Берите револьвер.

— Подождите, Речицкий! Вы в своем уме? Дуэль, высокие слова, вы еще ржавую шпагу мне притащите! И, если уж играть в дурацкие игрушки, давайте играть по правилам — где секунданты, где врач?

— Обойдемся. — Из кармана полушубка Речицкий достал свой револьвер и взвел курок.

— Давайте поговорим! Неужели мы не договоримся?!

— Нет, не договоримся. Берите револьвер.

Забелин нагнулся, взял револьвер и тоже взвел курок. Лицо его разом осунулось, и видно стало, как под круглой, пушистой бородкой медленно шевелятся желваки.

— Теперь расходимся, как я сказал, на двадцать шагов, — Речицкий повернулся и, не оглядываясь, пошел, отсчитывая шаги — один, два, три, четыре…

Сделав пятый шаг, он невольно вздрогнул от выстрела, прозвучавшего гулко и громко. Обернулся и увидел, что Забелин, сжимая в поднятой руке револьвер, медленно заваливается на спину. Рухнул, судорожно дернул ногами, будто попытался вскочить, и, видимо, уже в предсмертной судороге, дернул указательным пальцем курок. Второй выстрел прозвучал, как и первый, — гулко и громко.

Ничего не понимая, Речицкий кинулся к упавшему Забелину, наклонился над ним и отшатнулся — кривая кровяная струйка, извилисто пересекала забелинский лоб и едва заметно, почти невидимо, парила на морозе. «Как Гиацинтова, наповал», — успел еще подумать Речицкий и резко выпрямился, оглядываясь — кто мог стрелять?

Из-за ближайшей сосны неторопливо выбрался Федор, поправил на голове лохматую шапку и побрел, старательно глядя себе под ноги, будто хотел что-то найти в снегу. Подошел, постоял над Забелиным и повернулся к Речицкому:

— В спину тебе хотел стрелить. Я знал, что стрелит, едва успел. Хорошо, успел…

И, сказав эти слова своим обычным негромким голосом, Федор вытащил револьвер из пальцев Забелина, сунул его за голенище валенка и быстро закидал снегом холодеющий труп. Речицкий тупо смотрел на его несуетные движения и только теперь начинал понимать, что произошло: Забелин подождал, когда он сделает первые шаги, и вскинул револьвер, чтобы выстрелить в спину… Не успел — успел Федор. И когда только успел?

— Савелий вез, — словно отвечая на этот вопрос, неторопливо рассказывал Федор, — шибко ругался. Зачем, говорит, хозяину не сказал, что они поехали. Не мог я сказать, быстро поехали. Савелий там ждет, пошли.

За ближними соснами их, действительно, ждал Савелий.

«Вот теперь можно философствовать до бесконечности, уважаемый Владимир Игнатьевич, — невесело думал Речицкий, — и о превратностях судьбы, и о воле случая, и еще о чем угодно… Наша с вами дуэль не состоялась, а вот эта — состоялась, и даже со смертельным исходом. Разве кто мог об этом подумать? Я и представить себе не мог ничего подобного…»

В тот же день, даже не попрощавшись со Скорняковым, которого не оказалось дома, Речицкий купил билеты на поезд, для себя и для Федора, и они отправились на восток. Он решил, что обязательно доставит своего спасителя до нужной станции и лишь тогда вернется в Москву.

В купе они оказались без попутчиков, вдвоем, и Федор, вытянувшись на полке, закрыл глаза, завел длинную, монотонную мелодию.

— О чем ты поешь? — спросил его Речицкий.

— Жизнь пою, — последовал ответ, — Володю пою, небо пою, солнце пою — всех пою…

На пологие крыши сыпал сырой снег, цеплялся за старое, но еще крепкое железо, вниз не соскальзывал и не таял. Ложился все гуще и скоро перекрасил в белое крыши, которые, смыкаясь между собой, образовывали два огромных креста, между которых вздымалась, устремляясь в небо, пятиглавая церковь Святого благоверного князя Александра Невского. Толстые стены из красного кирпича, возведенные прочно и на века, были темны и мрачны в поздний, глухой час ноябрьской ночи, которая властвовала безраздельно над бывшей столицей бывшей Российской империи.

Снег сыпал и сыпал, будто желал, хотя бы немного, украсить собой угрюмость старой тюрьмы, именовавшейся просто и коротко — Кресты.

Сами Кресты, их стены, запоры, засовы, решетки, коридоры и камеры были равнодушны к тому, что снег желал их украсить. Они не только к снегу, они ко всему и ко всем были равнодушны. И не существовало для них никакой разницы — кто нынче числится в сидельцах.

А числились в сидельцах люди высокого полета: генералы от инфантерии и кавалерии, генерал-адъютанты и флигель-адъютанты, обер-прокуроры и обер-секретари, советники действительные тайные и действительные статские… Едва ли не вся Табель о рангах была представлена в маленьких и тесных камерах, рассчитанных раньше на одиночек, а ныне забитых под самую завязку, словно мешки с картошкой после сбора богатого урожая.

Не имея возможности не только лечь, но даже и сесть, так, чтобы вытянуть ноги, действительный статский советник Макаров задремывал, опустившись на корточки, уткнувшись лицом в меховой воротник пальто, и сердито дернулся, когда его бесцеремонно подвинули и кто-то нахально втиснулся в узкое, освободившееся пространство. Он вскинул голову, повернулся и в тусклом свете электрической лампочки, которая едва-едва мигала под потолком, увидел своего нового соседа. Без шапки, с густой копной рыжих волос, незваный сосед весело огляделся, задержал взгляд на Макарове и тихо шепнул: