Борис Климычев - Сибирский кавалер [сборник]

С многих малых лодочек нехристи лезли на коч, сдернули парус с Матерью Одигитрией, многих побили пиками. Да пробили днище корабля топорами, так что он затонул.

Переводчик, чуть живой от страха, сказал, что их взяли в аманаты.

Через какое-то время дурман от старикова угощенья прошел. И казаки увидели себя связанными. Их увели в острожек, сделанный из тонких сухостойных валежин.

Пленных спихнули в яму, окруженную частоколом, в котором была малая калитка. Всех пленников было двенадцать, с Григорием вместе. В яме не было никакой подстилки, сидели на корточках, греясь друг о друга, дремали. Иногда подходил кто-нибудь к краю ямы и плевал туда, а иные так и справляли малую нужду.

Раз в день кидали в яму обглоданные кости, кишки разных животных, раз кинули дохлую собаку. Григорий всех подбадривал:

— Как щука ни остра, не возьмет ерша с хвоста, а коза на горе выше коровы. Велено, чтоб стало зелено. Переводчик, кричи басурманского начальника!

Пришел черный ликом, брови его были схожи с двумя круто натянутыми луками. Сказал:

— Будете орать, убьем!

Григорий пояснил ему через переводчика, что есть в Якутске ихние аманаты. Если что случится с Григорием и его спутниками, то тех аманатов повесят. Лукобровый отвечал:

— Наших аманатов в Якутске нет, которые там есть, на тех нам плевать! Но если на промыслах ваши люди оберут наших охотников, как это не раз уже бывало, мы вас порубим на корм собакам!

— Сдохнем! — говорили казаки.

Григорий приказал ночью копать острыми костями дыру в стене. Днем садились к той дыре спинами, чтоб ее не было видно. На седьмой день работы можно было вылезти в ту дыру. Правда, выход получился не за тыном, а внутри острожка.

Первым полез в ход Григорий. Едва он высунулся из дыры, на него кинулись собаки. Раздумывать было некогда, выдернув из одного шатра стойку, замахал ею, как дрыном, сбивал остальные стойки.

Тех, кто выскакивал из-под шкур, лупил дубиной, ногами, а иногда и кусал, если было удобно. Если тебя собаки грызут все сильнее, почему бы и самому не покусаться? Собаки вон — только зубами и воюют.

Где-то рядом ухал и ругался Бажан.

Сонные враги были быстро побиты. Кривобровый лежал с перерезанным горлом, лицо его было удивленным.

Стряхнув со спины собак, Григорий стал и их угощать дрыном.

Битва кончилась. Разыскали под остатками шатров оленину да сушеное мясо и рыбу, половину Григорий велел оставить здесь, здешним старикам, женкам да детям.

И двинулись в поход, хотя не знали ни дорог, ни троп. Боялись наткнуться на большое стойбище, вести по тундре летят быстро, и скоро за ними может быть погоня. Тогда уж не помилуют, если изловят.

Шагая по бездорожью, еле передвигая опухшие ноги, закусывая пойманными мышами, которых варили в котелке, как бы варили всякое живое мясо, Григорий вспомнил детство. Где ты, косточка-невидимка?

Всегда его тяготили всякие ограничения, которые устраивала для него матушка. Хотелось делать не то, что ему говорили. Хотелось сбежать куда-то. Для этого нужна была косточка-невидимка. И он искал такую кошку, чтобы не было на ней ни одного светлого волоска. Варил эту кошку целый месяц каждую полночь в чугунном котле. Надо было, чтобы все косточки истаяли, кроме одной. Оставшаяся косточка сделает его невидимкой. Уж натворит он тогда делов!

И хватало терпения. Месяцами не спал, но косточки так и не истаяли. Теперь-то косточка-невидимка так бы пригодилась!

Безжизненная земля была на пути. То вставали перед ними болота бескрайние, то скалы неприступные, приходилось возвращаться, искать другой путь. Дни шли. У людей стали шататься и выпадать зубы. А без зубов молодому мужику — разве не обидно? И нельзя было найти ни одной опавшей ягодки на земле, ни одна птица не вылетела из-под ног, ни один червячок не прополз по земле.

— Видно, сгинуть нам здесь голодной смертью, — сказал Нехорошка Колобов. — А вот слышал я, что один отряд попал в такую беду, а спаслись и вышли из пустынной земли потому, что атаман приказал поедать самых слабых.

При сих словах Нехорошка пристально посмотрел на переводчика Тимоху, у которого уже совсем заплетались ноги.

Григорий приотстал от Нехорошки, а потом изо всех сил ударил его в шею тунгусским копьем.

— Нехорошка устал больше всех, — сказал Григорий. — Дырой дыру не заткнешь, он этого не понял. Не я его убил, а сам он себя. Прости, Нехорошка, земля сия слишком камениста, нет сил хоронить тебя. Оставайся так. И Бог нас рассудит…

Уже в беспамятстве доползли до какой-то гривы. Там были кустарники и кривые сосны. И Григорий велел с сосен сдирать верхнюю кору, а нижний слой соскребать, варить в котле, да туда же строгать прутики, которые помягче. И после все ели эту древесную кашу и пили отвар от сосновых ветвей и от прочих ветвей, какие там удалось найти.

Потом двинулись дальше. И Григорий по пути пел песни и светские, и духовные. Пел об ангелах, пел и о чертях. Сам себя он не видел, а на спутников было страшно глядеть: живые скелеты.

И однажды впереди открылся лес и пахнуло дымком. И увидели они полуземлянку, полати из жердей на деревьях и тропы, идущие от жилья.

Подошли к избушке, но не хватило сил даже открыть дверь ее. И тогда вышел из избы человек в монашеском одеянии и сказал:

— А я думал, что скребется кошка. Вижу, православные, что тяжко вам пришлось. Заходите. Зовут меня Богданом. Я монах. Это крайнее у тундры зимовье. Послан я сюда в послушание за грехи многия. Молюсь да готовлю меха для монастырских сундуков. Так себе прощенье зарабатываю. Пораньше ныне заехал, чтобы к первотропу все подготовить ладом. Боюсь здесь не зверя, но лютого человека. Нехристи на такие одинокие зимовья любят налетать. Но пока Бог миловал…

И вспомнил Григорий, как дошли они в тундре до высокого, тонкого камня, похожего на указательный перст, указывающий в небо. Когда отдыхали возле этого камня, думал Григорий: куда же потом идти? направо? налево?

И в полудреме, в полубреду пригрезился Григорию человек в зеленом подряснике, монашеской шляпе и с посохом в руке, русобородый, синеглазый. И теперь он видел, что именно этот человек им и встретился. Само имя его говорило о том, что он дан им Богом.

Отец Богдан жарко натопил печь, нагрел в котле воды с целебной травой да велел всем раздеться и искупаться. Покормил кашкой да уложил спать, иных на топчане, а иных на медвежьи шкуры, постланные на пол. Тесненько спали, да хорошо. А монах выстирал одежду, высушил да заштопал.

Быстро окрепли они в таежной избушке, помогли целебные травы да молитвы отца Богдана.

Помогли монаху расставить по первотропу на таежных дорожках силки да капканы. Выстрогали себе лыжи с запасом, сделали луки да стрелы. Дал им отец Богдан крупы, вяленой рыбы.