Борис Климычев - Сибирский кавалер [сборник]

— А есть среди них — молоденькие? — осведомился Григорий.

— О, всякие есть! Бывают совсем молодые.

— И ты их мучаешь? — сердито воскликнул Григорий, стукнув ладонью по столу.

— Это есть моя служба, — сказал Каролус, выпивая еще стакан хлебного вина. Он запускал свою волосатую лапищу в блюдо с капустой. Был он кривоногим, широкоплечим, а все лицо было усыпано бородавками, словно сам черт постарался отметить его подобной внешностью.

— Одного такого я уже отправил на свидание с тем дьяволом, который его породил, — сказал Григорий сердито. — В чем же повинны те самые ведьмочки, с коими ты столь немилосердно поступаешь?

От вина лицо Каролуса пошло красными пятнами, он рассказывал:

— Разные у них ухищрения, которые им нашептывает сатана. Так говорят ваши ярыги и послухи. Есть такие, что соседскую скотину портили, есть, что людей глазили, а иные делают мужикам килы и невстанихи. Ага! А невстаниха, что может быть хуже для мужика и для его женки? А это сами ведьмы признают при пытке сразу же. Они, как железом прижгешь их, не только вину признают, но и колдовскую свою просьбу к сатане рассказывают. Одну я переписал для себя…

С этими словами Гарвей пошел к своей лежанке да вытянул из сумы свиток небольшой, расправил на столе, прочитал:

— Как птица пьет воду и сама дуется, так бы у того кила дулася по всяк день, по всяк час, от ея приговору…

Видите? И воду сквозь пробой льют, а потом человеку пить дадут. И покойника нитью обмотают, а потом живому эту нить к одежде прицепят. А коренья наговорные? А то младенцев из чрева вынимают. Соседка забеременеет, уже три-четыре месяца проходит, глядь, а ребенка-то во чреве нет! А иная женские рубашки жгла, а как государь куда проедет, в государев след пепел сыпала, чтобы челобитные государь исполнил. А челобитные те воры разные писали! А одна слепая сама, а насылала на вино порчу, кто выпьет того вина, тому косматые кажутся, сидят и сеют человечьи кости через огромные решета…

Гарвей выпил подряд два стаканчика вина и продолжал:

— Была такая, что соседку сглазила, и стала та соседка кукушкой вопить и зайцем. Да что говорить! Сколько мужиков те ведьмы скопцами сделали, сколько детей уморили, сколько добрых женок попортили!

Да еще намучаешься с ними, пока сознаются. Да ведь они меня самого сглазить могут. Посмотрели бы вы, какие бывают глаза!

— Тебя каленым железом прижечь, у тебя глаза тоже с пятак станут! — сказал Францужанин.

— Это говоришь по недомыслию, — заключил пьяный Гарвей. — Если бы ты читал записи пытошные, ты бы по-иному думал. И не думаешь ли ты, что по царскому указу мы зря сжигаем этих ведьм, после того, как их вина будет доказана?

Францужанин глянул испуганно. Всякое оскорбление царского величия каралось смертью. Достаточно было в разговоре высказать сомнение в правильности царских указов. Григорий же усмехнулся:

— Значит ты, аглицкий мореход, думаешь, что, вывернув бедняжкам их белые руки, покалечив их битьем и огнем да понаписав всякую чепуху в расспросных бумагах, ты можешь жечь себе подобных?

— Могу! — воскликнул Гарвей. — И прямо скажу, что нравится мне привязывать это зло к столбу, обкладывать хворостом, соломой да дровами, да метать потом смоляной факел и смотреть, как они корчатся, корчатся, корчатся!..

— Ложись спать, — сказал Григорий, — ты пьян. А будешь орать, так я тебя тресну, что ты сам скорчишься, даром что ты в плечах широк, зато умом тонок…

Григорий с Францужанином еще долго беседовали, после того как Гарвей в своем углу свалился на лежанку. Григорий знал, что в Томском Савва показывал разные картины при помощи хрустального шара, который подвешивал на ниточке. Теперь спросил у Саввы про тот шар, правда ли, что шар сей волшебный и будущее может показывать и прошлое? Савва отвечал:

— Шар отобрал у меня дьяк томский. Да что ему с того шара толку? Шар без хозяина ничего никому не покажет… Да я думаю найти новый хрусталь в здешних горах, тогда сделаю иной шар.

— А возможно ли здесь найти серебро или золото? — поинтересовался Григорий.

— Воевода надеется, что мы отыщем железную добрую руду или медную. Но кто знает? Может, есть и золото в здешних степях и горах. Поедем скоро, с первым теплом, и тогда уж все, что сможем, найдем. У меня есть хороший, совершенно волшебный способ, который очень немногим ведунам известен.

— Про искусство твое я наслышан, — сказал Григорий, — теперь бы посмотреть тебя в деле.

Так они беседовали в развалюхе, где пахло табаком, кислой капустой, прелыми онучами и черт еще знает чем. Грязь в избе была изрядная, видно девица престарелая Акулина не очень-то дружила с водой и метлой. И дуло в щели, и потолок грозил обвалиться. А в маленькое окошечко были видны монастырские кресты, а дальше черная Железная гора, на склоне которой суетились люди как мураши.

Проплыли стадами льдины по великой реке, распушились вербы и талины, закричали птицы по озерам да лугам. Стало тепло.

Григорий с Саввой собрались в поход. Причем Савва сказал, что не стоит с собой брать еще казаков. Большой отряд в горах — лишние хлопоты. А если что ценное найдешь — надо на всех дуванить. Лучше по горам ползать вдвоем, лошадям меньше корма потребуется, да шуму меньше будет.

Взяли с собой сумы переметные со всяким оружием и рыболовным припасом, да рыбы вяленой запасли, да винца в малых бочках.

И пошли лесом, лугами, увалами и дикими распадками. Изредка встречали одинокие пустые зимовья и ночевали там. Видели пепелища костров. Вспугивали стада косуль, но нигде не видели людей. Это было даже им на руку. Зачем лишнее любопытство? Да и еще какой человек попадется. От иного лучше даже спрятаться. В том, что Савва был ведуном, Григорий вскоре убедился на деле.

Забрались они в пустынное предгорье, легли спать возле лиственницы, наломав лапника, стреножив и привязав к осинкам лошадок. Не раздевались, сняли только сапоги. И поставили их носами в одну сторону, откуда пришли. А когда проснулись, Григорий увидел, что сапоги уже стоят далеко от них и носами совсем в другую сторону повернуты.

— Это ты сапоги перетащил туда? — спросил он Савву. На что Савва ответил:

— Нет, это они сами.

И был еще день пути, и опять, ложась спать, поставили сапоги рядом, а когда проснулись, Григорий увидел, что сапоги их убежали на дальнюю поляну.

И в третью ночь Григорий решил не спать и поймать Францужанина, когда он сапоги будет перетаскивать. И взял он в руку кинжал и как начинал задремывать, так колол острием себя в бок. И увидел: под утро сапоги их сами собой развернулись в иную сторону и запрыгали по склону холма. Он потряс за плечо Францужанина, а сапоги в тот же миг замерли на том месте, до которого допрыгали, Францужанин потер глаза и говорит: