Вениамин Колыхалов - Пурга

Обрадованная Марья, боясь выдать волнение, отвернулась к печке, облизнулась, словно кошка на молоко.

За столом слышалось сопение, покашливание, стукоток ложек. Повариха оглядела семейку, увеличенную на три лишних едока, выпалила тоном приказа:

— После еды всем на плотбище. Кое-кому даже очень не мешает жирок растрясти.

— Намек понятен, — ухмыльнулся сержант. — Поможем, чем можем. — Он наивно верил: улыбки солдатки предназначаются ему. Повеселев, вздумал позабавить трудармейцев неправдоподобным рассказом. — В обской деревне Дегтяревке под Ильин день парня-гармониста громом стукнуло. Забросали его песком, думали отойдет. Дудки! Пульс не бился. Похоронили колхозничка без медицинского освидетельствования. В новый суконный костюм обрядили. Положили в гроб гармошку-неразлучницу. Дорогой костюм натолкнул пастухов на мысль раскопать могилу, стянуть с покойника одежу. Кладбище в сосняке было. Работали лопатами, обливаясь потом. Вот и гроб. Отодрали крышку. Шевельнулся покойник, чихнул от подземельной сырости и встал. Воры — не к столу будь сказано — шибко затяжелели от страха. Пустились наутек — в сапогах захлюпало. Не добитый громом удалец заявился с гармошкой в клуб. Девки и парни вальс под патефон танцевали. И вдруг знакомая гармонь «Барыню» заиграла. Воскресший гармонист задрал башку и отчитал опешивших колхозничков: «Не отгулял, не отпил свое, а вы меня отпеть поторопились… Эх вы!»

Рассказчик ожидал одобрительные смешки, но был ошарашен занозистым вопросом поварихи:

— Служивый, че у тебя уши вареные?

Насупился, засопел.

Первым из-за стола вылез обескураженный низкорослый сержант. Икнул, рассупонил круглое пузо сразу на две дырки широкого ремня. Походил он на пресс-папье.

— Супец у вас вкусный. Спасибо за обед.

— …Что наелся дармоед, — подхватила Марья и расхохоталась на весь барак. Построжела, безнадежно махнула рукой. — Кормить вас, соколиков, не надо. Шатаетесь по тайге впустую, не можете убийцу изловить.

— Прыткая какая! — напустился сержант. — Излови, коли опыт имеешь.

— Снимай наган, а ты бревна катать будешь. По снегам не можете бандитов настичь. По чернотропу подавно не найдете.

— Найдем!

— Бабка надвое сказала.

— Злыдня же ты.

Артельцы молчали, не ввязывались в перебранку. Знали — тронь Заугарову — неделю не отмоешься.

— …Ищите-ищите врагов! — ворчала солдатка. — Тихонький богомолец Остах нес колхозу пушнину. Мы бы кое-какие деньги на трудодни получили. Кошелек без денег — кожа. У артели нищеты навалом. Купили бы сообща вола, да задница гола. Дадут муки на трудодень — хватит раз галушки сварить, поесть от пуза.

Легковесный ломтик хлеба, похожего на оконную замазку, так и остался лежать на столе перед молодым усатым милиционером. Укор поварихи помешал съесть частичку чьей-то пайки.

Насупленный сержант находился в глубоком раздумье: оставить группу на барачный постой или засветло добраться до скита? Ясно: от языкастой бабенки ему ничего не отломится. Отчего такая гордая и смелая? Наверно, с председателем водит лесную любовь. Припомнилась сержанту нарымская частушка. Прокрутил в голове, поглядывая искоса на суетливую повариху: «Эх, милка моя, шевелилка моя. Сама ходит — шевелит, а мне пощупать не велит». Сейчас одно мое слово — и по коням!

Не торопился отдавать приказ. Дорога под вечер, дальняя, опасная. Можно напороться на засаду. Вспомнил: на последних учебных стрельбах выбил всего шестьдесят два очка из ста. Некоторые пули не в очко — в молочко ушли… Решено: остаемся. Солдатка помогла укрепиться в выборе:

— Ну, чего рты раззявили?! Марш на берег!

До плотных сумерек долетали с катища крики, мычание быков, дробный стук топоров, удары кувалды, забивающей в сваи соединительные скобы. Их саморучно отковала Валерия. У отца от сильного мышечного напряжения в кузнице лопнул на лопатке шов, вскрылась рана. Дед Аггей пропитал тряпицу пихтовым маслом, наложил на кроваво-гнойный рубец.

Прибавка артельной силы на три случайных работника радовала председателя. Думал: «Скорее бы отмучиться с лесосплавом, отправить водным путем вызволенные из тайги сосны… Впереди новая мука — сев… Там подкатит сенокос… Хлеба запросятся на жатву. Опять почти все зерно попадет не в колхозный амбар — подметет его подчистую колючая метла безоговорочной хлебопоставки… Уберем турнепс, лен, картошку — снова обрушатся долгие снега. Зима покажет медвежью хватку. Придется опять объявлять безропотным тыловикам знакомый клич: на лесоповал!.. Когда разорвется это выкованное стальное кольцо — война — тыл — война?»

Перед ужином мужики сидели на лавках, нарах, курили, вели негромкие разговоры. Павлуня сходил к Пурге, подбросил в кормушку сена. Сержант чистил наган. Завороженные парни не сводили глаз с личного оружия. Осторожно притрагивались к потертой кобуре.

Вечер еще сохранил в пределах земли остатки нехотя убывающего света. Задумчивая Марья без разрешения гостей запрягала в водовозку гнедого сытого жеребца. Упрямился, не становился в оглобли. Задирая голову, норовил цапнуть за плечо.

— Тпру, скотинка! Не изработалась! Жваркну промеж ушей — до срока полиняешь.

Повариха ждала появления черноусого. Верила: выйдет. Ведь, покидая барак, примагнитила его открытым, зовущим взглядом. Марья выискивала в парне черты, схожие с Григорием Заугаровым: ростом вышел в него, усы, правда, погуще… нижняя губа такая же розоватая и немного отвислая.

И он вышел. Одернув под зеленым бушлатом гимнастерку, потянулся с легким покрякиванием, пошагал к водовозке. Потрогал старую шаткую бочку.

— Не свалится?

— Вода придавит, — ответила с ухмылочкой солдатка. — Ведро держать не разучился?.. Тогда пойдем, поможешь начерпать.

От приречного барака Марья уводила свою злую судьбу, давно задуманную войной и тылом, подстроенную обманными, томительными сновидениями. Шла близко от хлопца, задевала бедром и плечом. Он смело, уверенно вложил тонкие, холеные пальцы в ее грубые, натруженные. Они враз соединились в крепкий желанный спай.

Развернув возле Вадыльги уросливого коня, Марья держала его за холодное кольцо истертых удил. Помощник опрокидывал полные ведра в квадратный зев неустойчивой бочки. Руки дрожали: побрякивала дужка порожнего ведра в просторных дырках измятых ушков.

Кольцо удил быстро нагрелось от горячих пальцев возчицы.

— Давно вырядился в форму?

— Первый год ношу. Не нравится?

— Она тебе идет, как корове седло. Шучу. Подходящая одежа. На пузане плохо сидит.

Марья пыталась играть роль разбитной бабенки, с каждой минутой ощущая скованность голоса. Даже в наступившей темноте она физически ощущала удавий, завораживающий взгляд водоноса. Приятным голосом он сообщил: