Станислав Вольский - Завоеватели

Эрнандо, суровый и беспощадный к людям, но мягкий, как воск, когда речь заходила о золоте, не смог противостоять соблазну и разрешил Манко отправиться в горы в сопровождении двух солдат. На другой же день Оэльо незаметно скрылась из дворца, а еще через день Манко направился в горы с двумя своими спутниками. Из этой экспедиции ни Манко, ни солдаты не вернулись.

Вскоре горы запестрели вооруженными перуанскими отрядами. Отряды росли, сливались в многочисленные полчища. Облако сгущалось в грозовую тучу. В начале февраля 1536 года началась осада Куско, длившаяся больше года.

Воины инков. Роспись древнего сосуда.

Это было самое трудное время для испанских завоевателей. Под руководством способного Манко перуанские войска сразу изменили свое поведение. Они уже не питали ужаса к чужеземцам, перестали бояться лошадей, крепко держали военный строй и с невиданным дотоле мужеством дрались за каждую пядь земли. Вылазки испанцев успешно отбивались, а потери, производимые в рядах осаждающих закованной в броню конницей, пополнялись все новыми и новыми подкреплениями. Осажденные уверяли, что у Манко собралось больше ста тысяч войска. Вероятно, эта цифра втрое превышала действительную величину перуанской армии, но все же на стороне осаждающих был огромный численный перевес. Полчищам Манко испанцы могли противопоставить только две-три сотни белых солдат и одну тысячу союзников-индейцев, не пригодных для больших сражений.

Самое страшное для испанцев были поджоги города. Перуанцы раскаляли добела камни, обертывали их толстым слоем просмоленной ваты и, как дождем, осыпали ими все окраины города. Соломенные крыши зданий вспыхивали, и пожар свирепствовал до тех пор, пока огонь не гас сам собой. Большая часть столицы превратилась в обгорелые развалины, и только центральная пасть осталась более или менее неповрежденной.

Среди осажденных начался голод. Во время некоторых вылазок удавалось завладеть стадом лам, но эти запасы быстро таяли. А перуанцы, вопреки ожиданиям, все стояли и стояли, по-видимому надеясь взять белых измором. Иногда среди них появлялся сам инка, гарцевавший верхом на отвоеванной у испанцев лошади, в европейских боевых доспехах и даже в европейском снятом с какого-то убитого костюме.

Хуже всего было то, что крепость, снабженная слишком малочисленным гарнизоном, была очищена при первом же приближении перуанских войск. Ее занимали теперь неприятельские отряды, ежедневно посылавшие в испанский лагерь тучи стрел и камней. Благодаря мужеству Хуана Пизарро ошибка эта была исправлена и крепость взята приступом, но общее положение осажденных оставалось по-прежнему отчаянным.

«Если нам не пришлют помощи в самом скором времени, мы погибли, — писал Эрнандо Пизарро брату в письме, отправленном через одного из индейских лазутчиков. — Силы наши тают с каждым днем, и люди ослабели так, что едва могут передвигаться. Может быть, на месяц нас хватит, но это крайний срок. Торопись, торопись, помни, что Манко сначала уничтожит нас, а потом и тебя».

Это отчаянное послание дошло в Лиму в начале 1537 года. Вскоре весть о нем разнеслась по всей столице, и настроение испанцев стало еще тяжелее, еще тоскливее.

Уже месяца три тревога черной пеленой висела над городом. Хотя на побережье было спокойно, колонистам казалось, что восстание вот-вот докатится и до них. Каждый день в кабачках, и на базаре передавались новые слухи, один другого страшнее, один другого нелепее. Туземцы вели себя тихо и послушно, как всегда, но недоверчивый взор завоевателей в каждом движении их ловил измену и предательство. Если они шептались в укромных уголках, значит они замышляли резню. Если они собирались кучками у своих жилищ, значит они хотели громить белых. Если они молчали, тем хуже: значит, они уже составили план восстания и ждут только сигнала от Манко, чтобы выступить. На фермах колонистов владельцы ни днем, ни ночью не снимали оружия и удвоили строгости к работавшим у них индейцам. «Надо запугать этих чумазых чертей, надо выбить у них всякую мысль о бунте», советовали они друг другу. И все чаще и чаще свистели бичи, все обильнее лилась кровь из рассеченных темно-коричневых спин, все утонченнее становились пытки, все громче и жалобнее были крики жертв. Замученные индейцы перестали петь, перестали шептаться, перестали говорить. В поместьях конквистадоров и в туземных окраинах города воцарилась давящая тишина. И испанцам она казалась затишьем перед бурей, предвестником близкой и грозной расплаты.

В соборе и церквах ежедневно служились молебны. В католическом календаре не осталось, кажется, ни одного святого, у которого соратники Пизарро не вымаливали бы помощи. Святой Георгий, святой Хуан, святой Яго, святой Андрей, святой Доминик, великомученица Екатерина и другие менее известные святые и мученики никогда еще не слышали столько обеден и не получали столько приношений, как за эти жуткие месяцы. Раза три в неделю по улицам двигались со знаменами и хоругвями пышные процессии, и ретивые проповедники, с трудом одолевая перуанский язык, по часу и больше расписывали своей новообращенной индейской пастве те благодеяния, которые принесли перуанцам благородные испанские гидальго.

Но и обращения к небу не помогали. Страх рос, и уже многие торговцы и колонисты начинали распродавать свое имущество и подумывали о возвращении на родину.

Во дворце наместника было тихо. Прекратились многолюдные банкеты. Не слышно было песен и шумных голосов гостей. Пизарро не принимал никого, кроме военачальников и строителей, и просиживал целые ночи напролет в своем кабинете, составляя планы обороны. Когда Манко возьмет Куско, думал он, вся горная часть Перу окажется в его власти и у завоевателей останется только узкая прибрежная полоса. Завоевание придется начинать сначала. Приобретенная империя держится сейчас на волоске. Неужели этот волосок оборвется? Неужели надежды нет?

Пизарро гневно топал ногой. Надежды, действительно, как будто не было. Он четыре раза посылал братьям отряды по сто человек, но ни один из них не дошел до места: все они погибли от руки туземцев в узких ущельях Кордильер. Он рассылал письма в соседние губернаторства и наместничества — в Мексику, Панаму, Эспаньолу, даже в Гватемалу, к своему бывшему сопернику, Педро де-Альварадо, умоляя о помощи, — мольбы были напрасны. Хозяева этих областей не ударили пальцем о палец. Если Пизарро потеряет Перу, они только порадуются, что одним конкурентом стало меньше. Кроме самого себя, рассчитывать было не на кого.