Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11

Пока Лестер пытался подавить угрызения совести, ссылаясь в свое оправдание на политическую необходимость или погружаясь в безумные честолюбивые грезы, его посланец был уже за пределами города, торопясь в Беркшир. Варни тоже лелеял большие надежды.

Он добился от лорда Лестера того, что хотел, — граф доверил ему самую сокровенную тайну своей души и сделал его посредником в секретнейших переговорах со своей супругой. Он предвидел, что отныне графу будет трудно обходиться без его услуг или ответить отказом на его требования, пусть даже непомерные. А если эта надменная дама, как он называл графиню, подчинится требованию супруга, то Варни, ее мнимый, муж, неизбежно может попасть в такое положение, когда ему не придется обуздывать свои самые смелые порывы. Возможно, что обстоятельства позволят ему добиться полного торжества. И он думал об этом торжестве со смесью злорадных чувств, в которых первым и преобладающим была жажда мести за ее прежнее пренебрежительное отношение. И он снова задумался над тем, что графиня, быть может, не поддастся уговорам и наотрез откажется играть роль, предназначенную ей в кенилвортской драме.

«Тогда Аласко сделает свое дело, — решил он. — Болезнь послужит в глазах ее величества извинением для миссис Варни в том, что она не смогла засвидетельствовать свое почтение королеве. Да, болезнь эта может оказаться тяжелой и неизлечимой, если Елизавета будет и дальше так милостиво взирать на лорда Лестера. Я не упущу случая стать фаворитом монарха из-за недостатка средств, которые могут понадобиться. Вперед, мой добрый конь, вперед! Честолюбие, надежды на власть, наслаждения и месть так же глубоко вонзают жало в мое сердце, как я вонзаю шпоры в твои бока. Скачи, мой добрый конь, скачи! Нас обоих гонит вперед дьявол!»

Наши современницы, так же как и светские дамы любой другой эпохи, должны согласиться, что юная и прекрасная графиня Лестер помимо молодости и красоты обладала двумя качествами, которые давали ей право занимать место среди женщин знатных и высокопоставленных. Она, как мы могли заметить по ее встрече с разносчиком, обнаруживала явную склонность делать ненужные покупки, исключительно ради удовольствия приобретать бесполезные и эффектные безделушки, которые перестают доставлять удовольствие, как только становятся вашей собственностью. Кроме того, она была способна ежедневно посвящать значительную часть времени украшению своей особы, хотя великолепие и разнообразие ее нарядов могло вызвать лишь полунасмешливую похвалу скромной Дженет или одобрительный взгляд ее собственных ясных глаз, которые, светясь торжеством, глядели на нее из зеркала.

Однако легкомысленные вкусы графини Эми заслуживали снисхождения, ибо в те времена образование давало очень мало или вообще ничего не давало уму, по природе своей живому и не расположенному к занятиям. Если бы она не любила подбирать украшения и носить их, то могла бы ткать ковры или вышивать, пока плоды ее трудов не покрыли бы своим ярким великолепием все стены и кресла в Лидкот-холле; могла бы разнообразить труды Минервы приготовлением внушительного пудинга к часу возвращения сэра Хью Робсарта с охоты. Но у Эми не было природных способностей ни для ткацкого станка или иглы, ни для поваренной книги. Она с детства лишилась матери; отец не перечил ей ни в чем, и Тресилиан, единственный из ее друзей, который мог и хотел заняться ее развитием, немало повредил себе, слишком рьяно взявшись за роль наставника. Благодаря этому живая, избалованная и беспечная девочка относилась к нему со страхом и большим уважением, но испытывала очень мало нежных чувств, которые он надеялся внушить ей. Таким образом, сердце ее было свободно, а воображение пленилось благородной наружностью, изящными манерами и изысканно-учтивой лестью Лестера еще раньше, чем он стал ей известен как блестящий королевский любимец, богатый и могущественный.

Частые в начале их брака приезды Лестера в Камнор-холл примиряли графиню с одиночеством и уединением, на которые она была обречена. Но когда посещения эти начали становиться все реже и реже, а пустота заполнялась лишь письмами с просьбой извинить его отсутствие, не всегда достаточно сердечными и обычно чрезвычайно краткими, недовольство и подозрения стали проникать в эти роскошные покои, воздвигнутые любовью для красоты. Ее ответы Лестеру слишком красноречиво выражали эти чувства, и она настаивала — хотя и естественно, но неблагоразумно, — чтобы ее избавили от мрачного, уединенного жилища, чтобы граф открыто признал их брак, и, выбирая доводы со всем искусством, на которое была способна, она полагалась прежде всего на горячность своих просьб. Иногда она отваживалась даже прибегнуть к упрекам, давая Лестеру удобный предлог для недовольства.

— Я сделал ее графиней, — говорил он Варни. — Неужели она не может подождать, пока мне будет угодно возложить на нее графскую корону?

Но графине Эми дело представлялось в прямо противоположном свете.

— Какое имеют значение, — говорила она, — мой титул и высокий сан, если я живу безвестной узницей, лишена общества и почета, а моя репутация страдает, как у женщины порочной или обесчещенной? Что мне все эти нитки жемчуга, которыми ты украшаешь мои локоны, Дженет? Говорю тебе — в Лидкот-холле стоило мне воткнуть в волосы свежий розовый бутон, как меня подзывал мой дорогой отец, чтобы получше рассмотреть его; наш добрый старый священник улыбался, а мистер Мамблейзен рассказывал что-нибудь о значении роз в геральдике. А теперь я сижу тут, украшенная, словно икона, золотом и драгоценными камнями, и некому смотреть на мои пышные наряды, кроме тебя, Дженет. Был еще бедный Тресилиан… Да что пользы вспоминать о нем?

— Вот именно, госпожа, — молвила ее благоразумная наперсница, — и поистине я иногда желаю, чтобы вы не говорили о нем так часто и так неосторожно.

— Можешь не предостерегать меня, Дженет, — ответила нетерпеливая и неисправимая графиня, — я рождена свободной, хотя сейчас и заперта в клетку, словно дорогая чужеземная рабыня, а не жена английского вельможи. Я выносила все это с радостью, пока была уверена в его любви ко мне; но теперь и язык мой и сердце будут свободны, как бы ни пытались обуздать их. Говорю тебе, Дженет, я люблю своего мужа и буду любить его до последнего вздоха; я не смогу разлюбить его, даже если бы захотела, даже если бы он, упаси боже, разлюбил меня. Но я буду повторять во всеуслышание, что была бы счастливее, если бы осталась в Лидкот-холле, хотя бы мне и пришлось выйти замуж за беднягу Тресилиана с его унылым видом и головой, забитой науками, а этого мне вовсе не хотелось. Он не раз говорил, что если я буду читать его любимые книги, то придет время, когда я порадуюсь этому, — теперь, кажется, это время настало.