Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13

Не удовлетворенный этими рассуждениями, Найджел продолжал ссылаться на обещание, данное им отцу, пока наконец его спутник не стал проявлять признаки недовольства и не высказал несколько оскорбительных и несправедливых предположений. Лорд Гленварлох не мог выдержать такой перемены тона. Он вспомнил, что должен быть благодарен лорду Дэлгарно за дружескую помощь его отца, а также за ту искренность, с какой юноша предложил ему свою дружбу. У Найджела не было причин подвергать сомнению его уверение в том, что ресторация, где они собирались пообедать, не принадлежала к числу тех заведений, к которым относился запрет его отца, и, наконец, он твердо решил не поддаваться искушению и не принимать участия в азартных играх. Поэтому он успокоил лорда Дэлгарно, выразив готовность следовать за ним, что немедленно вернуло молодому придворному веселое расположение духа, и тот смелыми штрихами продолжал набрасывать карикатурный портрет хозяина, мосье Боже, закончив его лишь тогда, когда они вступили в храм гостеприимства, где священнодействовал этот великий жрец.

Ресторация, в наше время заведение не очень благородное, в дни царствования короля Иакова была новшеством, столь же модным среди светской молодежи той эпохи, как современные первоклассные клубы среди молодежи наших дней. Она отличалась от них главным образом тем, что ее двери были открыты для всех и от ее посетителей не требовали никаких других рекомендаций, кроме хорошего платья и изрядной доли самоуверенности. Гости обычно обедали вместе в установленный час, и хозяин этого заведения восседал за столом в качестве церемониймейстера.

Monsieur le chevalier (как он сам себя именовал) Saint Priest de Beaujeu был подвижный худощавый гасконец лет шестидесяти, вынужденный покинуть родину, как он говорил, из-за дуэли, на которой он имел несчастье убить своего противника, лучшего фехтовальщика на юге Франции. Его притязания на знатность поддерживались шляпой с пером, длинной шпагой и костюмом из узорчатой тафты, сшитым по последней моде парижского двора и не очень пострадавшим от долголетней службы; на нем, словно на майском дереве, развевалось множество лент и бантиков, общая длина которых, как было подсчитано, составляла не менее пятисот ярдов. Но несмотря на такое обилие украшений, многие считали, что monsieur le chevalier словно создан для своего теперешнего положения и что судьба вряд ли могла вознести его хотя бы на дюйм выше. Тем не менее одно из развлечений лорда Дэлгарно и других знатных юношей, посещавших это заведение, заключалось в том, что они обращались с monsieur de Beaujeu с насмешливой церемонностью, видя которую, более заурядные и наивные простаки делали неуклюжие попытки подражать им, оказывая хозяину неподдельное почтение. Все это еще больше увеличивало врожденную развязность гасконца, и он нередко позволял себе вольности, несовместимые с его званием, и ему не раз приходилось испытывать унижение, когда его без церемоний ставили на место.

Когда Найджел вошел в дом этой выдающейся личности, который еще совсем недавно служил резиденцией одному знатному барону при дворе королевы Елизаветы, уединившемуся после ее смерти в своем родовом поместье, его поразила царившая там роскошь, а также многолюдное общество. Повсюду развевались плюмажи, звенели шпоры, сверкали расшитые золотом камзолы, и, во всяком случае на первый взгляд, все это оправдывало панегирик лорда Дэлгарно, уверявшего, что в этом доме можно встретить только молодежь, принадлежащую к самому высшему обществу. При более внимательном взгляде впечатление было не столь благоприятное. Среди присутствующих можно было заметить нескольких человек, чувствовавших себя не вполне свободно в роскошных одеждах, из чего следовало заключить, что они не очень-то привыкли к столь пышным нарядам. Были среди них и такие, чье платье с виду, казалось, не уступало одежде других гостей, но при более внимательном рассмотрении обнаруживало различные мелкие ухищрения, при помощи которых тщеславие пытается скрыть бедность.

У Найджела не было времени для таких наблюдений, ибо появление лорда Дэлгарно немедленно привлекло всеобщее внимание и вызвало суматоху среди гостей, передававших из уст в уста его имя. Некоторые протискивались вперед, чтобы взглянуть на него, другие отходили в сторону, чтобы дать ему дорогу. Равные ему спешили приветствовать его, а люди более низкого звания старались подметить все особенности его жестов и костюма, чтобы при случае блеснуть ими, как образцами самой последней, подлинной моды.

Сам шевалье, genius loci, [70] Гений места (лат.). одним из первых приветствовал главную опору и украшение своего заведения. Он подошел к нему шаркающей походкой, с сотней обезьяньих conges [71] Поклонов (франц.). и chers milors, [72] Дорогих милордов (франц.). чтобы выразить свое счастье по поводу того, что он снова видит у себя лорда Дэлгарно.

— Надеюсь, вы принесли обратно солнце, милор. Вы унесли солнце и луну от вашего бедного шевалье, когда вы покинули его так надолго. Pardieu! [73] Черт возьми! (франц.). Я полагаю, вы уносите их в своих карманах.

— Вероятно, это случилось потому, что вы не оставили мне в них ничего другого, шевалье, — ответил лорд Дэлгарно. — А теперь, monsieur le chevalier, разрешите мне представить вам моего соотечественника и друга, лорда Гленварлоха.

— Ах, ах! Tres honore… Je m'en souviens, oui. J'ai connu autrefois un milor Kenfarloque en Ecosse. [74] Какая честь… Да, да, я вспоминаю, когда-то в Шотландии я был знаком с неким милордом Кенфарлоком (франц.). Да, я помню его. Le pere de milor apparemment. [75] Вероятно, отец милорда (франц.). Мы были задушевными друзьями, когда я гостиль в Оли-Рут с monsieur de la Motte. Я часто играль в теннис с милордом Кенфарлоком в L'Abbaie d'Oly-Root… Il etoit meme plus fort que moi… Ah le beaucoup de revers qu'il avoit! [76] Он играл даже лучше, чем я. Ах, его удары слева! (франц.). Я помню также, что с красивыми девушками он быль, быль… ах, un vrai diable dechaine. [77] Сущий дьявол (франц.). Ага! Я помню…

— Лучше не вспоминать больше покойного лорда Гленварлоха, — сказал лорд Дэлгарно, бесцеремонно перебивая шевалье, так как он понимал, что панегирик, который тот собирался произнести для прославления умершего, будет столь же неприятен для сына, сколь он был совершенно не заслужен отцом, ибо тот не был ни картежником, ни распутником, каким он ошибочно представлялся шевалье в его воспоминаниях, а, напротив, вел строгий и суровый, почти аскетический образ жизни.