Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 16

— Все, что вам причитается, сэр, — отвечал Байндлуз.

— Ну, знаете, друг мой, вам следовало бы еще доплатить мне, а не насчитывать себе лаж.

— Уверяю вас, этого у нас не водится, — сказал банкир, — совершенно не водится, но вот если вы зайдете ко мне выпить чашку чаю…

— Пожалуй, зайду, — согласился приезжий. Продолжая на ходу разговаривать, он вышел из конторы и вслед за мистером Байндлузом направился в гостиную. Теперь его слова слышались вполне явственно.

— Чашка чаю оказалась бы кстати, особенно — настоящего чаю, но что касается вашего лажа…

Тут незнакомец вошел в гостиную и приветствовал миссис Додз. Увидев перед собой, по ее выражению, приличного и разумного человека, и притом, как она поняла, с карманами, набитыми шотландскими и английскими банкнотами, она в ответ на его поклон присела как можно учтивей.

При ближайшем рассмотрении мистер Тачвуд оказался коренастым подвижным толстяком, сохранившим, несмотря на добрые шестьдесят лет, силу и гибкость, свойственные более юному возрасту. Лицо его выражало самоуверенность и некоторую долю пренебрежения ко всем тем, кому не довелось повидать и испытать того, что видел и перенес он сам. В коротких черных волосах виднелась проседь, но они еще не были совсем выбелены сединой. Глубоко посаженные черные блестящие глазки в сочетании с коротким вздернутым носом выдавали нрав раздражительный и вспыльчивый. Лицо, из-за частой смены климата принявшее кирпичный оттенок, на расстоянии двух-трех ярдов выглядело здоровым и гладким, но вблизи оказывалось изрезанным тысячей морщинок, пересекавшихся во всевозможных направлениях и таких мелких, будто они были нанесены кончиком тончайшей иглы. [51] Этой особенностью отличалось лицо прославленного казачьего атамана Платова (Прим. автора.). Он был в синем сюртуке и светло-коричневом жилете, короткие сапожки были отлично начищены, а шелковый шейный платок повязан с аккуратностью, достойной военного. Старомодной была только треугольная шляпа, на которой сбоку красовалась маленькая кокарда.

Миссис Додз, привыкшая определять людей с первого их появления, говорила потом, что уже те три шага, которые он сделал от двери к чайному столу, позволили ей безошибочно признать походку человека вполне обеспеченного. «А в этом, — подмигнув, прибавляла она, — нас, трактирщиков, обмануть трудно; если жилет шит золотом, а мошна пуста, так уж, по мне, пусть лучше жилет будет просто на пуху».

— Туманное выдалось утро, сударыня, — произнес мистер Тачвуд, как бы желая испытать общество, в котором он очутился.

— Для хлебов утро приятное, как говорят у нас, — ответила Мег не менее важно.

— Правильно, правильно, сударыня; именно приятное, хотя давненько не слыхивал я, чтобы так говорили. Раза два обкатил я вокруг света с тех пор, как последний раз слышал это выражение.

— Значит, вы из наших краев? — спросил стряпчий, ловко вставляя вопрос, который, как он надеялся, заставил бы незнакомца высказаться откровенно, и, сделав паузу, прибавил: — Но я все-таки полагаю, сэр, что Тачвуд — не шотландская фамилия; я по крайней мере не слыхал такой.

— Не шотландская? Нет, не шотландская, — ответил путешественник. — Но ведь можно было побывать тут, и не будучи уроженцем этих мест. Или, будучи здешним уроженцем, можно было по какой-нибудь причине сменить свое имя — немало найдется причин, по какой люди меняют имя.

— Разумеется, — согласился стряпчий. — Бывают причины весьма веские, как, например, в частом случае наследования земли, когда введение в права связывается с принятием имени и герба.

— Вот-вот, либо когда человек натворил в своих краях что-нибудь такое, после чего ему под своим собственным именем больше и показаться нельзя, — сказал мистер Тачвуд.

— Такое предположение мне высказывать не пристало, — возразил стряпчий. — Во всяком случае, если вы знали нашу округу раньше, теперь вы, наверно, не нарадуетесь, насколько все у нас изменилось после американской войны. По склонам холмов вместо вереска растет клевер, рента поднялась раза в два-три, а то и в четыре, старые, закоптелые замки снесены, и помещики живут в таких же хороших домах, какие видишь в Англии.

— Много этим дуракам проку от таких перемен! — выпалил вдруг Тачвуд.

— Вас как будто не радуют все эти наши усовершенствования, сэр? — удивленно спросил адвокат, наткнувшись на инакомыслящего в вопросе, где он рассчитывал на полное сочувствие.

— Радуют? — откликнулся приезжий. — Так радуют, как меня обрадовал бы черт — он-то, по-моему, и пустил в ход многие из этих усовершенствований. Вы вбили себе в голову, что все надо менять. Бушуете вы, как вода, и не будет вам успеха. В вашем захолустном уголке, скажу я вам, за последние четыре десятка лет произошло больше перемен, чем в иных восточных державах за четыре тысячелетия, по-моему.

— А почему бы не быть переменам, если они к лучшему? — спросил Байндлуз.

— Они вовсе не к лучшему! — горячо возразил Тачвуд. — Когда я уезжал, здешние крестьяне были, правда, бедны как церковные мыши, но зато честны и трудолюбивы. Они мужественно несли свою долю, выпавшую им на этом свете, и с надеждой ожидали своей доли на том. Теперь они просто батраки, за ними нужен глаз да глаз, и то они поминутно оглядываются на часы, как бы им не потрудиться для своего хозяина лишнюю секунду сверх положенного срока. Они больше не читают по будням библию, чтобы поспорить в воскресенье со священником из-за какого-нибудь неясногц текста, и все их богословие надергано из сочинений Тома Пейна и Вольтера.

— Истинную правду говорите вы, сударь, — сказала Мег Додз. — Пачка таких богопротивных книжонок оказалась раз в моей собственной кухне. Но я-то живо выставила из своего дома оболтуса разносчика, что принес эти книжки! Мало им сбивать девушек с толку разными балладами и кружить им головы лентами! Они хотят выманить самое душу, всучивая свой товар, как сказала бы я, в обмен на деньги, что пригодились бы их бедному отцу, когда он окажется без работы или расхворается…

— Что им отец, сударыня! — сказал путешественник. — О своем отце они думают столько, сколько Регана с Гонерильей.

— Я вижу, сэр, — ответила Мег, — вы разбираетесь в нашем деле. Они о своем гоноре только и думают, а что все они наперечет круглые дуры, я им твержу с утра до вечера, да им впрок не идет.

— И притом, сударыня, эти бестии все стали корыстны, — сказал мистер Тачвуд. — Бывало, шотландец и в руки не возьмет шиллинга, если он его не заработал, а сам, как араб в пустыне, всегда был готов помочь любому встречному. Теперь другое. На днях, едучи верхом, я уронил хлыст, и какой-то парень, чинивший изгородь, сделал три шага и поднял его. Я благодарю его, а мой приятель надвинул шапку на глаза и послал меня к черту с моей благодарностью, «раз на этом дело кончается» — добавил он, под стать святому Эгидию.