Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 16

Но, принимая во внимание душевное состояние мисс Моубрей, может пройти довольно много времени, прежде чем она на это решится, и тут, опасаюсь я, тебе способен наставить палок в колеса твой соперник, — не стану оскорблять тебя, называя его твоим братом. И вот в этом случае — с величайшим удовольствием думается мне — я смог бы оказать тебе содействие, при обязательном условии, что ты оставишь какие бы то ни было помыслы о насильственных действиях. Хотя тебе и удается оправдать в своих собственных глазах происшедшую между вами дуэль, нет ни малейшего сомнения, что любое последовавшее при этом несчастье рассматривалось бы обществом как тягчайшее преступление, а закон подверг бы виновного самой суровой каре. И при всем, что я сказал о своей готовности оказать тебе всяческую услугу, мне отнюдь не желательно лезть в петлю, — шея у меня и так достаточно длинная. Но — шутки в сторону, Этерингтон, — в этом деле тебе полезно руководствоваться добрым советом. В каждой строчке твоего письма сквозит ненависть к этому человеку, даже когда ты стараешься соблюсти полнейшее хладнокровие. Но и тогда, когда ты изображаешь веселость, я распознаю твои чувства на этот счет. А чувства эти такие, — говорю это не как проповедник с кафедры, — которые постарается как можно скорее вырвать из своей груди каждый не то чтобы хороший, но просто разумный человек, стремящийся жить в согласии с обществом и избегать всеобщего презрения, а то и насильственной смерти, кары братоубийцы, вызывающей всеобщее одобрение и удовлетворение. Поэтому услуги мои, если они стоят того, чтобы ты их принял, предлагаются тебе под тем непременным условием, что эту нечестивую ненависть ты подавишь всей силой своего мощного разума и будешь избегать всего, что способно привести к катастрофе, подобной той, которой ты дважды едва избежал. Я не прошу, чтобы ты хорошо относился к этому человеку, ибо отлично знаю, как глубоко укоренилось в тебе предубеждение. Я прошу только, чтобы ты избегал встреч с ним и считал его существом, которое в случае, если бы вы встретились, не может явиться для тебя предметом личной вражды.

На этих условиях я тотчас же приеду к тебе в твое Спа: я жду только твоего ответа, чтобы усесться в почтовую коляску. Я-то и разыщу твоего Мартиньи и имею смелость полагать, что мне удастся убедить его пойти тем путем, на который столь указуют как его подлинные интересы, так и твои, то есть исчезнуть и избавить нас от своей особы. Если это будет необходимо, тебе придется пожертвовать крупной суммой денег. Чтобы он улетел, ему надо будет приделать крылья, и ты должен дать мне на это все полномочия. Не думаю, чтобы тебе пришлось опасаться каких-либо серьезных последствий судебного процесса. Твой отец бросил зловещий намек в тот момент, когда был взбешен против своей супруги и раздражен сыном. И я почти не сомневаюсь, что слова его породила мгновенная вспышка гнева, хотя и замечаю, что они произвели на тебя глубокое впечатление. Во всяком случае, о предпочтении незаконного сына он говорил как о чем-то, что в его власти даровать или удержать, и умер он, ничего в этом отношении не предприняв. В семье вашей, видимо, есть склонность к незаконным бракам, и возможно, что он прибег к какой-либо форме бракосочетания с левой стороны, чтобы одолеть стыдливость и успокоить совесть французской дамы. Заставить же меня поверить, что имело место что-либо вроде настоящего, законного обряда, могли бы только очень внушительные доказательства.

Итак, повторяю тебе — у меня почти нет сомнения, что каковы бы ни были притязания Мартиньи, будет нетрудно с ним сговориться и заставить его покинуть Англию. Еще легче будет сделать это, если он действительно питает к мисс Кларе Моубрей такую романтическую страсть, как ты говоришь. Мы без труда убедим его, что, согласится она принять руку твоей милости или нет, ее мир и душевный покой явно требуют того, чтобы он уехал из Англии. Положись на меня, я найду способ поколебать его, а для успеха твоих планов ведь не существенно, что разделяет вас с Мартиньи — расстояние или могила. Существенно же то, что первое ты можешь обеспечить с честью и вполне безопасно, а второе если и будет достигнуто, то ценою того, что все, замешанные в такое дело, окажутся на положении отверженных и навлекут на себя заслуженную кару. Скажи одно слово, и к тебе явится твой признательный и преданный

Генри Джекил».

Автор сего увещания в эпистолярной форме получил со следующей почтой такой ответ:

«Мой признательный и преданный Генри Джекил пишет мне в выспреннем тоне, которого отнюдь не требуют обстоятельства. Да разве, о мой подозрительный советчик, я не повторял сто раз, что искренне раскаиваюсь в этом глупейшем поединке и твердо намерен смирить свой нрав и впредь быть осторожнее? Для чего же ты напустился на меня со своей бесконечной проповедью насчет отверженности, кары, братоубийства и так далее? В смысле аргументации ты ведешь себя как мальчик, который застрелил своего первого зайца и не поверит, что тот убит, пока не выстрелит в «него вторично. Ну и адвокат вышел бы из тебя! Ты так долго распространялся бы по поводу самого пустячного дела, что в конце концов несчастный, замученный судья решил бы дело вопреки справедливости только ради того, чтобы как-нибудь тебе отомстить. Если я должен повторять сказанное уже раз двадцать, то знай: я не намерен обойтись с этим субъектом так, как обошелся бы со всяким другим. Раз уж в жилах его течет кровь моего отца, пусть она спасет шкуру, унаследованную им от его матери. Итак, приезжай безо всяких дальнейших условий и уговоров. Странное ты все же существо! Прочитав твое письмо, можно подумать, будто ты сам обнаружил, что можешь быть мне полезен в качестве посредника и сам нашел доводы, которыми во время переговоров с этим субъектом его легче всего убедить покинуть страну. Да ведь это же путь, намеченный мною в моем последнем письме! Ты нахальнее самых нахальных цыган, ибо не просто присваиваешь мои мысли, переворачивая их так, чтобы они казались твоими, но ко всему еще, вооружившись ими, преспокойно являешься клянчить у ворот их законного родителя! Никто не сравнится с тобой в умении похищать чужое изобретение и приспосабливать его на свой лад! Как бы то ни было, Гарри, но, если не считать некоторого тщеславия и самоуверенности, ты честнейший из всех достойных доверия людей и по-своему даже умный, хотя отнюдь не такой гений, за какого ты себя выдаешь. Я согласен на твои условия, приезжай, и как можно скорее. Хотя у тебя хватило великодушия не упоминать о данном мною обещании, я по-прежнему считаю его в силе. Твой

Этерингтон.

P. S. Должен сделать одно небольшое предупреждение— никому в Харроугейте не называй моего имени, не говори ни о своем намерении встретиться со мной, ни куда направляешься. Что касается причины твоего путешествия, то призывать тебя к молчанию на этот счет я считаю даже излишним. Не знаю, естественно ли такое беспокойство для тех, кому приходится действовать втайне, или же природа наделила меня чрезмерной подозрительностью, но я никак не могу избавиться от мысли, что за мной беспрестанно наблюдает какой-то неуловимый соглядатай. Хотя я старательно скрыл свое намерение приехать сюда от всех, кроме тебя, которого я не могу подозревать в болтливости, оно стало известно этому Мартиньи, и он очутился здесь еще до меня. Мало того — я не сказал ни слова, не сделал ни намека относительно моих видов на Клару, но здешние сплетники уже пустили слух о предстоящем браке между нами еще до того, как я поговорил об этом с ее братом. Правда, в таком обществе, как здесь, только и говорят, что о замужествах да женитьбах, и эти разговоры, встревожившие меня оттого, что они соответствуют моим личным планам, может быть являются лишь неопределенными слухами — порождением местных пересудов. Тем не менее я чувствую себя как та несчастная женщина из старинной повести, которая чувствовала, что за нею следит через портьеру некий глаз.