Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 17

Среди них была группа, особенно привлекавшая внимание; солдаты, охранявшие это место, обходились с ними почтительно, кавалеры и круглоголовые наперебой старались услужить им: находившиеся в этой группе старые и молодые джентльмены отличились в гражданской войне.

Все они, очевидно, принадлежали к одному семейству, главой которого был старик, сидевший в кресле; лицо его осветилось улыбкой радости, а в глазах блеснули слезы, когда он увидел, как бесконечной вереницей колышутся знамена и раздается давно не звучавшее приветствие толпы: «Боже, храни короля Карла». Щеки его были пепельного цвета, а длинная борода белела, как пух; голубые глаза сохранили ясность, но видно было, что зрение его слабеет. Движения старика были медленны, и говорил он мало — только отвечал на лепет своих внуков или спрашивал о чем-нибудь у дочери, которая стала настоящей красавицей, или у полковника Эверарда, стоявшего за креслом, старика. Тут же был храбрый иомен Джослайн Джолиф, по-прежнему в костюме егеря; как второй Ванея, он опирался на дубинку, на своем веку хорошо послужившую королю, а рядом с ним его жена, когда-то хорошенькая девушка, а теперь румяная матрона, радуясь тому, что стала такой важной особой, время от времени присоединяла свой громкий голос к оглушительному басу мужа, когда он вторил приветственным крикам толпы.

Три славных мальчика и две хорошеньких девочки щебетали вокруг своего деда, который отвечал на их детские вопросы и беспрестанно гладил морщинистой рукой белокурые волосы своих дорогих малюток, между тем как Алиса с помощью Уайлдрейка (он красовался в великолепном камзоле и осушил в тот день один-единственный бокал канарского) время от времени старалась отвлечь их внимание, чтобы они не утомили деда. Но не следует забывать еще одну замечательную фигуру, принадлежавшую к этой группе, — гигантского пса, очевидно достигшего крайних пределов собачьей жизни — ему было лет пятнадцать или шестнадцать. Он сохранил только остатки прежней красоты, глаза его потускнели, суставы потеряли гибкость, голова поникла, а ловкие движения сменились неуклюжей, ревматической, прихрамывающей походкой; но благородный пес не утратил преданной любви к своему хозяину. Лежать летом у ног сэра Генри или зимой у огня, поднимать голову и смотреть на хозяина, время от времени лизать его морщинистую руку или поблекшую щеку — вот что, по-видимому, было теперь целью существования Бевиса.

Возле этой группы стояли три или четыре ливрейных лакея, чтобы ограждать ее от напора толпы; но в этом не было необходимости. Почтенный вид и непринужденная простота придавали этой семье даже в глазах самых грубых людей какое-то патриархальное величие; никто их не тревожил, и они сидели у дороги так же спокойно, как в своем собственном парке.

Но вот издали послышался звук рогов, возвещавших о приближении короля; показались герольды и трубачи в пышных перьях и золотой парче, заколыхались развернутые знамена, засверкали на солнце шпаги, и наконец, во главе первых вельмож Англии, между двумя своими братьями, показался король Карл. Он уже несколько раз останавливался — вероятно, здесь играли роль и политические соображения, — чтобы милостиво сказать несколько слов тем, кого узнавал среди зрителей, и стоявшие вблизи рукоплескали столь своевременной любезности короля. Но когда взгляд его упал на описанную нами группу — он, правда, не узнал Алису (узнать ее было бы трудно), но тотчас же узнал Бевиса и его почтенного хозяина, — король соскочил с коня и подошел к старому баронету. Громкие крики толпы огласили воздух, когда все увидели, как Карл собственноручно удержал старика, который сделал слабую попытку встать, чтобы приветствовать его. Он бережно усадил его в кресло и сказал:

— Благослови, отец… благослови своего сына, который вернулся цел и невредим, как ты благословил его в час опасности, когда он отправился в путь.

— Бог да благословит вас… и сохранит, — прошептал старик, задыхаясь от волнения, а король, чтобы дать ему прийти в себя, повернулся к Алисе:

— А вы, — сказал он, — моя прекрасная спутница, что вы делали со времени нашего опасного ночного путешествия? Впрочем, нечего спрашивать, — продолжал он, посмотрев вокруг, — служили королю и отечеству, воспитывая таких же верных подданных, как и их предки… Прекрасное потомство, клянусь моей верой, отрадное для глаз английского короля! Полковник Эверард, надеюсь, мы с вами увидимся в Уайтхолле? — Затем он кивнул Уайлдрейку. — А ты, Джослайн, ведь ты можешь держать дубину одной рукой… Протяни мне другую.

Джослайн, потупив глаза, в полном смущении, как бык, который вот-вот начнет бодаться, протянул королю через плечо своей жены ладонь, широкую и крепкую, как деревенская тарелка. Король наполнил ее золотыми монетами.

— Вот тебе, купи нарядов моей приятельнице Фиби, — сказал он, — она тоже верой и правдой послужила старой Англии.

Потом король снова повернулся к баронету, который, казалось, силился что-то сказать. Он взял его старую руку в свои, наклонил голову, чтобы расслышать его слова, а старик, опираясь на другую руку, неясно произнес что-то; Карл мог понять только эти стихи:

Осторожно освободив руку старика и желая закончить сцену, которая становилась уже тягостной, король сказал добродушно и так внятно, чтобы старик мог расслышать:

— Здесь так много народу, что нельзя побеседовать обо всем. Но если вы вскоре не навестите короля Карла в Уайтхолле, он пришлет к вам с визитом Лун Кернегая, и вы убедитесь, что этот озорной малый стал гораздо рассудительнее с тех пор, как побродил по свету.

С этими словами он еще раз дружески пожал руку старику, поклонился Алисе и всем окружающим и отошел; сэр Генри выслушал его с улыбкой, которая показывала, что он понял милостивое значение его слов. Старик откинулся на спинку кресла и стал бормотать Nunc dimittis [86] Ныне отпущаеши (лат.). .

— Простите, что я заставил вас ждать, милорды, — сказал король, садясь на коня. — Право, если бы не эти добрые люди, вы могли бы прождать меня очень долго — и напрасно. Едемте, господа!

И шествие двинулось вперед: снова грянули трубы и барабаны среди приветственных криков, затихших на то время, пока король останавливался; зрелище этой процессии было так ослепительно и великолепно, что Алиса на минуту даже забыла свою тревогу о здоровье отца, следя глазами за сверкающей разноцветной полосой, движущейся вдоль дороги. Когда она опять взглянула на сэра Генри, то испугалась, заметив, что его щеки, слегка порозовевшие во время разговора с королем, покрылись землистой бледностью; глаза смежились и больше не открывались; спокойное лицо его стало так неподвижно, как не бывает даже во сне. Все бросились к нему, но было уже поздно. Огонь, догоравший в светильнике, на мгновение вспыхнул радостным пламенем и погас.