Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 17

Редко, пожалуй, бывает столь безмолвный ужин, как в тот вечер у сэра Генри Ли: каждый был погружен в свои размышления и тщетно старался угадать мысли другого. Наконец настал час, когда Алиса нашла приличным удалиться на покой после столь утомительного дня. Эверард проводил ее до дверей ее комнаты и хотел уже уходить, когда, к его удивлению, дядя попросил его остаться, указал ему на стул, а затем подал ему письмо короля и не сводил с него глаз, пока он читал. Сэр Генри решил, что если заметит на лице племянника что-нибудь, кроме восторга, то скорее ослушается приказания самого короля, чем отдаст Алису человеку, который не принимает ее руку как величайшее благодеяние. Но черты Эверарда отразили радостную надежду, даже превзошедшую ожидания отца, и, когда Маркем робко и неуверенно поднял на него глаза, сэр Генри с улыбкой прервал молчание:

— Если бы даже у короля не было других подданных в Англии, всеми членами нашей семьи он может располагать по своему усмотрению. Но я считаю, семья Эверарда еще недавно не была столь предана короне, чтобы повиноваться документу, предлагающему ее наследнику жениться на дочери нищего.

— Дочь сэра Генри Ли, — возразил Эверард, преклонив колена перед дядей и, несмотря на сопротивление старика, целуя его руку, — могла бы составить счастье герцогского дома.

— Девушка достойная, — с гордостью ответил баронет, — а что до меня, то моя нищета никогда не будет в тягость моим друзьям, и им не придется меня стыдиться. Кое-какие деньги у меня есть благодаря доброте доктора Рочклифа, а мы с Джослайном еще что-нибудь да выручим.

— Нет, дорогой дядя, вы богаче, чем думаете, — сказал Эверард. — Та часть вашего имения, которую мой отец выкупил за небольшую сумму, принадлежит вам и управляется от вашего имени поверенными, в числе которых нахожусь и я. Вы должны нам только ту сумму, что потрачена на выкуп, и, если вам будет угодно, мы можем рассчитаться с вами как ростовщики. Мой отец не способен обогащаться путем сделки за счет разоренного друга; все это вы узнали бы уже давно, но вы не хотели… то есть нам было не до объяснений… то есть…

— Ты хочешь сказать, что я был вспыльчив и не хотел выслушать твои объяснения, Маркем, и, я думаю, это совершенно верно. Но теперь-то мы, кажется, понимаем друг друга. Завтра я еду со своим семейством в Кингстон, там есть старый дом, который я могу еще назвать своим. Приезжай туда на досуге, Марк… Приезжай как можно скорее… но привези согласие отца.

— Я привезу самого отца, если позволите, — сказал Эверард.

— Пусть будет так, как вы оба хотите, — ответил баронет. — Я думаю, вряд ли Джослайн захлопнет перед тобою дверь, да и Бевис не будет ворчать, как ворчал на бедного Луи Кернегая… Ну ладно, довольно восторгов, и доброй ночи, Маркем, доброй ночи… А если ты не слишком устал еще со вчерашнего дня… ну, если ты можешь быть здесь в семь часов утра, я думаю, ты проводишь нас по кингстонской дороге.

Эверард еще раз пожал баронету руку, погладил Бевиса, причем пес милостиво принял ласку, и пошел домой мечтать о счастье, которое должно было наступить через несколько месяцев, если ничто не изменится в этом непостоянном мире.

Годы проносятся над нами, как ветер. Мы не видим, откуда летит этот вихрь, и не знаем, куда он стремится, и нам кажется, что мы следим за его полетом, а сами при этом не меняемся; и все-таки Время лишает человека силы, подобно тому как ветры срывают с деревьев их листву.

После свадьбы Алисы и Маркема Эверарда старый баронет остался жить по соседству с ними в старинной усадьбе, принадлежавшей к выкупленной части имения; Джослайн и Фиби, теперь муж и жена, с двумя-тремя слугами вели все его хозяйство.

Когда баронету надоедали Шекспир и одиночество, он был желанным гостем у своего зятя, которого навещал тем более охотно, что Маркем отказался от всякого участия в государственных делах, так как был недоволен насильственным роспуском парламента и подчинялся единоличной власти Кромвеля, считая ее наименьшим злом, хотя и не признавал Оливера главой законного правительства. Кромвель был всегда готов проявить к нему прежнюю благосклонность, но Эверард не мог простить ему предложение выдать короля, которое он считал оскорбительным для своей чести, и ни разу не ответил на любезности Кромвеля, а наоборот, склонялся к тому мнению, теперь широко распространенному в Англии, что устойчивого правительства не будет, пока не вернется к власти изгнанная династия. Нет сомнения, что доброе отношение самого Карла тоже повлияло на его образ мыслей. Однако он решительно отклонил все попытки роялистов сблизиться с ним, пока был жив Оливер; по мнению Эверарда, власть Кромвеля была настолько прочной, что ее нельзя было поколебать никакими заговорами.

Тем временем Уайлдрейк по-прежнему оставался в семье Эверарда, под его покровительством, хотя иногда это порядком надоедало Маркему. Пока этот почтенный кавалер находился в доме своего патрона или у старого баронета, он оказывал семье множество мелких услуг и завоевал сердце Алисы вниманием к ее детям; он учил мальчиков, которых у нес было трое, верховой езде, фехтованию, метанию копья и многим подобным упражнениям и, что важнее всего, развлекал ее отца, играл с ним в шахматы и в триктрак, или читал ему Шекспира, или служил причетником, если какой-нибудь священник, изгнанный из своего прихода, отваживался отслужить у баронета церковную службу. Кроме того, он отыскивал сэру Генри дичь, когда почтенный джентльмен ходил на охоту, а главное, беседовал с ним о штурме Бренгфорда и битвах при Эджхилле, Бэнбери, Рандуэйдауне и других, — старик с восторгом предавался таким воспоминаниям, тем более что не мог свободно беседовать на эти темы с полковником Эверардом, стяжавшим лавры на службе у парламента.

Общество Уайлдрейка стало особенно необходимо сэру Генри Ли, когда он лишился своего храброго сына, который был убит в роковом сражении при Дюнкерке. К несчастью, английские знамена развевались в этом сражении у обоих противников, так как французы были тогда союзниками Оливера, и он послал им на помощь целый корпус англичан, а войска изгнанного короля дрались за испанцев. Сэр Генри принял это печальное известие, как свойственно старым людям, то есть внешне спокойнее, чем можно было ожидать. Он проводил целые недели и месяцы над письмом, которое ему переслал неутомимый доктор Рочклиф. Вверху этого письма было проставлено мелкими буквами «С. R.», а подписано оно было «Луи Кернегай». Автор письма убеждал его перенести эту безвозвратную потерю с тем большею твердостью, что у сэра Генри оставался еще один сын (писавший имел в виду самого себя), который всегда будет чтить его как отца.