Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 19

Г а р о л ь д
Красавицы, спою вам я
Не о высоком ратном деле.
Печальной будет песнь моя
О несравненной Розабелле.

«Моряк, побудь на берегу» —
«Миледи, с бурею не споря,
Останься в замке Рэйвенсху,
Не искушай напрасно моря.

Вскипают черные валы,
Несется к скалам чаек стая,
Дух бездны из зеленой мглы
Взывает, гибель предвещая.

Вчера лишь ясновидцу ты
В зловещем саване предстала.
Страшись: не ценит красоты
Стихия бешеного шквала!»

«Лорд Линдсей пир дает, друзья,
Но в Рослин не затем спешу я.
Томится матушка моя,
О милой дочери тоскуя.

Меня давно, я знаю, ждет
Лорд Линдсей, молодой и смелый,
Но мой отец вина не пьет,
Налитого не Розабеллой!»

В ту злую ночь, прорезав мрак,
Возникло зарево большое:
Зарделся Рослин, как маяк,
Недоброй освещен луною.

Зарделись башни хмурых стен,
Леса, опушки и поляны.
Пылали хмурый Хоторнден,
Дубы — лесные великаны.

И вы сказали б, что в огне
Часовня, где, забыв печали,
Бароны древние в броне
В гробах с оружием лежали.

Казалось, что пылал придел,
Колонны и алтарь горели,
Узор листвы в мерцанье тлел
На фризе и на капители.

И отблеск пламени дрожал
На сводах, как во мгле пещеры:
Конец внезапный угрожал
Кому-то из семьи Сент-Клэра.

В часовне той бароны спят,
Закончив жизни подвиг смелый,
Но бездны моря не хотят
Отдать прекрасной Розабеллы.

Молитвы звучат много лет подряд
Под сводами часовни белой,
Но волны гремят, и бури шумят
Над телом бедной Розабеллы.

Гарольд с такою грустью пел,
Что гости даже не видали,
Как день внезапно потемнел
И мрак разлился в пышном зале.
Так по утрам туман болот
Порой над топями встает,
Так солнца грозное затменье
Мглой надвигается на нас —
Не видим мы соседа глаз
И кажемся ему лишь тенью.
Холодный страх сердца объял
Всех тех, кто в зале пировал.
И леди Брэнксом уловила
Тревожный гомон темной силы.
Слуга-колдун заголосил:
«Перехитрил! Перехитрил!»

Вдруг красной молнии стрела,
Блеснув сквозь мрак и дым,
Весь замок словно обожгла
Живым огнем своим.
Возникло все из темноты.
Блеснули кубки, рамы, вазы,
Блеснули старые щиты,
Блеснули и погасли сразу, —
Как порождение мечты.
А над толпой гостей дрожащей,
Сверкая, дрогнул меч разящий,
И над слугою-колдуном
Сгустился дым, ударил гром.
Тот гром, бесстрашных устрашая,
А гордых гордости лишая,
По всей стране он слышен был,
Он в Берике, в Карлайле даже
Перепугал отряды стражи,
Когда во мгле дрожащей выл.
Когда ж умолкнул рев победный,
Слуга-колдун исчез бесследно.

Тот — шаг пугающий слыхал,
Тот — видел тень во мраке зал,
Тот — слышал голос где-то ближе,
Стонавший громко: «Приходи же!»
На месте, где ударил гром,
Где был повержен карлик странный,
Мелькнули вдруг в дыму густом
Рука с протянутым перстом
И складки мантии туманной.
Замолкли гости. Тайный страх
Застыл у каждого в глазах.
Но самым жутким, несомненно,
Был дикий ужас Делорена:
В нем стыла кровь и мозг пылал,
Он ничего не понимал.
Угрюмый, бледный, истощенный,
Молчал он, будто пораженный,
Дрожащий с головы до ног»
Он рассказать, однако, смог
О том, как странное виденье —
Седой угрюмый пилигрим
Возник внезапно перед ним
Печальной и недоброй тенью.
И понял рыцарь: это тот,
Мудрец, волшебник — Майкл Скотт!

Молчали гости в изумленье,
Дрожа от страха и волненья;
Вдруг благородный Ангюс встал.
«Обет даю я, — он сказал,—
И этой клятвы не нарушу.
В Мелроз как скромный пилигрим
Пойду молиться всем святым,
Спасти смирением своим
Его мятущуюся душу».
И тут же каждый из гостей,
Ревнуя о душе своей,
Поклялся Модану святому,
Пречистой и кресту честному
Пойти в Мелроз, где Майкл Скотт
Никак покоя не найдет.
Молитва общая, быть может,
Душе кудесника поможет.
Их веры, их обетов пыл
Миледи Брэнксом побудил
Отринуть помощь темных сил.

Я расскажу не о влюбленных,
Женой и мужем нареченных,
Цветущее потомство их
«Не воспою в стихах моих.
Не смею после сцен тяжелых
Счастливых звуков и веселых
В усталой песне воскрешать.
Я расскажу вам в заключенье
О старом Мелрозе опять,
Где совершилось искупленье.

Во власянице, босиком,
Сжав руки на груди крестом,
Шел каждый пилигрим.
И тихий шепот чуть звучал,
И вздох молчанье нарушал,
И шаг был еле зрим.
Глаза смиренно опустив,
О гордой поступи забыв,
Оружьем не звеня,
Сошлись, как призраки, они
Пред алтарем, в его тени
Колена преклоня.
Над ними ветер полусонно
Качал тяжелые знамена;
Таился в каменных гробах
Отцов и дедов хладный прах;
Из ниш, цветами окруженных,
В упор глядел на них
Взор мучеников изможденных
И строгий взор святых.

Из темных келий потаенных
Отцы святые в капюшонах
И в белоснежных орарях
Попарно шли, за шагом шаг,
С хоругвями святыми.
Горели свечи в их руках,
А на хоругвях, на шелках
Сияло в золотых лучах
Господня сына имя.
Епископ руку протянул,
На пилигримов он взглянул,
Стоявших на коленях,
Святым крестом их осенил:
Да ниспошлет господь им сил
И доблести в сраженьях.
И вновь под звон колоколов
Десятки скорбных голосов
Запели реквием печальный.
Да внемлет дух многострадальный,
Что каждый час звучит, о нем
Ходатайство перед творцом.
Торжественной и грозной тенью
Под сводами висело пенье:
«Dies irae, dies ilia
Solvet saeclum in favilla». [35] День гнева, тот день Развеет весь мир в пепел (лат.).
А после хор отцов святых
Запел сурово и спокойно.
Рассказ мой долгий песней их
Закончить я хочу достойно.

ЗАУПОКОЙНАЯ МОЛИТВА
День божья гнева, день суда,
Когда исчезнут навсегда
Земля, и воздух, и вода,
Что будет с грешником тогда?
Куда уйдет он от суда?
Как лист пергамента горящий,
Потухнет неба свод блестящий,
И зов трубы могучей силой
Поднимет мертвых из могилы.
Пусть нам приют дадут тогда,
В день божья гнева, в день суда,
Земля и воздух и вода!

Умолк печальной арфы звон
Ушел певец. Где нынче он?
В каких краях обрел покой
Старик усталый и седой?
Там, где Ньюарк с холма глядит,
Простая хижина стоит.
Шумят деревья у дверей:
Под мирный кров зовут гостей.
Хозяин у огня не раз
О прошлом повторял рассказ,
Любил приют давать друзьям:
Ведь столько странствовал он сам!
Когда ж на светлый Баухилл
Июль веселый нисходил
И солнце лило с высоты
Лучи на пестрые цветы,
Когда дрозды на склоне дня
Вились над Картеро, звеня,
И Блекендро могучий дуб,
Кудрявый расправляя чуб,
Певца седого пробуждал,—
С улыбкой старец вспоминал
И шум пиров, и звон мечей,
И рыцарство минувших дней.
Не раз, внимая песне той,
Охотник медлил молодой,
И путник, придержав коня,
Стоял, молчание храня,
И тихо вторила река —
Смолкавшей песне старика.