Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 19

Покуда поединок длился,
Внезапно Уильям пробудился.
Он тотчас же узнал о том,
Что кто-то с поднятым мечом
В его доспехах дерзновенно
Присвоил имя Делорена.
Он к месту боя побежал.
Его весь клан там увидал,
И всем казалось в то мгновенье,
Что появилось привиденье.
Сэр Крэнстон рыцарю не мил,
Но Уильям мужество ценил
И потому врага приветом
Почтил, забыв старинный спор,
Хотя грубоватым с давних пор
Он слыл — и неучем при этом.
В бою, смиряя гневный пыл,
Он тех, кто сдался, не рубил
И попусту врагу не мстил.
Умел ценить он в схватке ярой
Своих противников удары.
Так было с ним и в этот миг.
На тело Масгрейва взирая,
Он низко головой поник,
Суровый взор свой потупляя.
Так и стоял он на лугу,
Скорбя по падшему врагу.

«Ну, Ричард Масгрейв, мой когда-то
Смертельный враг! Ты мертв, злодей!
Да, у тебя я отнял брата,
Ты — сына у сестры моей.
Три месяца сидел в темнице
Я в замке Нейуортском твоем
И вынужден был расплатиться
С тобою выкупом потом.
Когда бы нам сойтись в сраженье,
Когда б ты был живым сейчас,
Нам не было бы примиренья,
Похоронили б вместе нас!
Спи, взыскан милостью господней!
Врага не знал я благородней.
Всем был известен с давних пор
Твой клич: «Копье и пара шпор!»
Быстрее лучших гончих свор
Ты настигать умел оленя,
И все внимали в восхищенье,
Когда твой рог во тьме лесов
Сзывал к тебе отставших псов.
Я б отдал земли Делорена,
Чтоб не был ты добычей тлена!»

И к Камберленду в путь, домой,
Лорд Дакр отряд направил свой.
Положен Масгрейв был сраженный
На щит, в бою окровавленный;
Его посменно вчетвером
На копьях понесли потом.
Бард впереди идет. Стенанья
Доносит ветерка дыханье.
А вслед священники идут,
Молитвы скорбные поют.
И рядом рыцари. В печали
Они копье к земле склоняли.
Так тело Масгрейва несли
К холмам родной его земли
И в горном храме схоронили,
В отцовской родовой могиле.

Умолк певец. Но арфы звон
Продолжил песню похорон,
И звуки, полные печали,
Чуть смолкнув, снова возникали,
То откликаясь за горой,
То поглощаясь тишиной,
Как будто менестреля стоны
Наполнили долины, склоны
И над оставленным холмом
Перекатили струнный гром.
Те, кто внимал печальной были,
Певца умолкшего спросили,
Зачем он здесь, в глухом краю,
В нужде проводит жизнь свою?
Ведь там, на юге, награжденья
Щедрее были бы за пенье.
Бард молча оглядел гостей.
Он горд был арфою своей
И похвалой всеобщей тоже,
Но родина ему дороже.
Внимать ему невыносимо
Насмешке над страной родимой,
И потому был резок звон
Струны, когда вновь начал он.

Где тот мертвец из мертвецов,
Чей разум глух для нежных слов:
«Вот милый край, страна родная!»
В чьем сердце не забрезжит свет,
Кто не вздохнет мечте в ответ,
Вновь после странствий
многих лет
На почву родины вступая?
Для тех, чьи чувства таковы,
Все песни немы и мертвы!
Пускай огромны их владенья
И знатно их происхожденье,
Ни золото, ни знатный род —
Ничто им в пользу не пойдет.
Любуясь собственной тоскою,
Они не ведают покоя.
Удел и рок печальный их —
В себе убить себя самих!
Они бесславно канут в Лету,
Непризнанны и невоспеты!

О Каледония, твой лик
Порою строг, порою дик!
Страна могучих кряжей горных,
Страна потоков непокорных,
Лесов и вересков страна,
Моя душа всегда верна
Сыновней верностью великой
Твоей красе угрюмо-дикой.
Увы, я думаю порой,
Чем прежде был мой край родной!
Одна природа величаво
Хранит его былую славу,
Но в запустенье скорбных дней
Мне милый край еще милей.
Пускай брожу я одиноко
У обмелевшего потока,
Пусть ветер щеки холодит,
Но он от Эттрика летит.
Поют мне Тивиота струи.
Здесь голову свою седую
На белый камень положу я!
Здесь от раздумий и невзгод
Певец навеки отдохнет!

В те дни повсюду бардов чтили
И всех их в Брэнксом пригласили.
Они сошлись со всех концов,
Певцы веселья и боев.
Жрецы живого вдохновенья
Несут оружье песнопенья
На пир и на поля сраженья.
Их песни слышит клан любой,
Вступая с недругами в бой.
А ныне им врата открыты:
Зовет их праздник именитый.
Настройте струны — альт и бас,
Чтоб, веселясь, как все у нас,
Пустились башни замка в пляс!

Не описать мне красоты
Того венчального обряда:
Гостей роскошные наряды,
Гирлянды, свечи и цветы,
Зеленый шелк плащей старинных,
И горностай на юбках длинных,
Угрюмый блеск кольчуг стальных,
Плюмажей белых колыханье
И шпор серебряных бряцанье
И украшений золотых.
Но описать всего труднее,
Как Маргарет, зари алее,
Встревожена и смущена,
Была прекрасна и нежна.

Нередко барды говорили,
Что леди Брэнксом темной силе
Настолько душу отдала,
Что даже в церковь не могла
Входить в часы богослуженья.
Но это просто заблужденье:
Она, по моему сужденью,
Причастна к колдовству была,
Но не служила духу зла.
На зов ее в часы ночные
Являлись тени неземные.
Но я считаю все равно:
С тем, что сокрыто и темно,
Водиться вредно и грешно.
Однако не могу не знать я,
И клясться я не стал бы зря:
В широком, длинном черном платье
Она была у алтаря,
В пунцовой шапочке расшитой,
Жемчужной ниткой перевитой.
И дрозд на шелковом шнурке
Сидел у леди на руке.

Закончился обряд венчанья
К полудню. В замке ликованье,
Роскошный зал гостей зовет:
Для пира время настает.
Шныряют слуги беспокойно,
Тщась усадить гостей достойно,
И держат ловкие пажи
Для дичи острые ножи.
Вот свита пышного павлина —
И цапля, и журавль, и вина;
А вот кабанья голова,
Разряженная в кружева;
Вот куропатки, вот олени;
Вот произнес благословенье
Священник — и со всех сторон
Поднялись сразу шум и звон.
Седые воины шумели,
Как будто в дни былых боев:
Кричали громко, громко пели,
Наполнив кубки до краев.
Так буйно гости веселились,
Что на насестах всполошились
И зашумели сокола,
Раскинув широко крыла,
Звеня тревожно бубенцами.
И им в ответ раздался вой
Собачьей своры боевой.
А вина Рейна, Орлеана
Лились, и гости были пьяны,
И возрастал, как грома гул,
Веселья шумного разгул.

Но злой колдун, слуга барона,
Вертлявый и неугомонный,
Гостей на ссоры подстрекал,
И шум, вином разгоряченный,
В недобрый спор перекипал.
Вот Конрад Вольфенштейн драчливый,
В угаре от вина и пива,
Вдруг завопил: «Какой злодей
Смел увести моих коней!»
Не соразмерив пьяной силы,
Он, злобного исполнен пыла,
Ударил толстого Хантхилла,
Которого народ прозвал
«Хантхилл, разяший наповал».
Лорд Хьюм вскочил, и Дуглас тоже,
Лорд Хоуард молвил, что негоже
Такие ссоры затевать,
Где подобает пировать.
Но зубы сжал Хантхилл сурово
И больше не сказал ни слова.
Еще и месяц не прошел,
Как Вольфенштейна труп огромный,
От страшных ран и крови темный,
Лесник напуганный нашел.
И меч и щит его пропали,
Его убийц не отыскали,
Но кельнским кованым клинком
Сэр Дикон хвастался потом.