Альберто Васкес-Фигероа - Силач

Сьенфуэгос, которого одолевали куда как более насущные проблемы, нежели чей-то расизм, все же понимал, что будущее колонии касается его в той же степени, как и всех остальных, и теперь мечтал лишь об одном: покинуть ее как можно скорее. Об этой политике он мог сказать лишь одно (разумеется, не во всеуслышание) — что это настоящее безумие; более того — ставит под угрозу великое дело покорения континента.

— Туземцы во множестве побегут отсюда на Кубу, Ямайку, Боринкен и даже на Твердую Землю, разнося слухи о том, как ужасно мы с ними обращаемся; и в итоге, если мы завтра решим основать колонию где-нибудь в другом месте, нас там примут далеко не столь дружелюбно, как принимали здесь.

— Так ты же сам говоришь, что оказался единственным выжившим в форте Рождества? — удивился Бонифасио Кабрера. — О каком дружелюбии может идти речь, если все закончилось такой бойней?

— Тогда мы сами были виноваты, — ответил Сьенфуэгос. — Это были мирные, дружелюбные люди, а недоброй памяти губернатор Диего де Арана обращался с ними, как со скотом — именно так, кстати, собирается теперь вести себя и Овандо. Ничего удивительного, что в конце концов нас всех перерезали.

Канарец, как человек знающий, мог бы, разумеется, предсказать,с какими трудностями столкнутся испанцы, решившие предпринять очередные шаги в завоевании новых территорий, лежащих к северу, югу и западу, но прекрасно понимал, что ни сам губернатор, ни его окружение не обратят ни малейшего внимания на его слова, вздумай он указать на явные ошибки их политики. А потому он не отважился высказывать по этому поводу свое мнение, оставаясь лишь молчаливым зрителем.

— Мне бы только избавиться от капитана де Луны да подыскать с десяток отважных ребят, — признался он однажды своему неразлучному другу. — Когда мы обустроимся на нашем острове, нам нужно будет ввести там систему мирного сотрудничества в стиле Бастидаса.

Сьенфуэгос многому научился от кастильского храбреца, который уже находился на свободе и готовился к возвращению в Испанию с флотом Овандо, и с удовольствием убедился, что мастер Хуан де ла Коса не преувеличивал способности и доброту писаря из Трианы.

Он был долговяз и улыбчив, с трудом мог удержать шпагу, плохо ездил верхом и был самым скверным моряком, какого только можно представить. Одним словом, на первый взгляд трудно вообразить более неподходящего человека на роль командира экспедиции, исследующей неизведанные земли, нежели Родриго Бастидас; тем не менее, мимолетный след, оставленный им в истории, наглядно показал, что здравый смысл и дипломатические способности порой могут выиграть больше сражений, чем самая мощная армия.

Множество таких Родриго Бастидасов и несколько Овандо, Писарро и Лопе де Агирре создали совершенно иную карту, которая легла в основу долгого завоевания Нового Света и помогли установить тот строй, который на протяжении веков помогал удерживать множество различных колоний под эгидой единой власти.

За время своего единственного, хотя и весьма насыщенного плавания, полного приключений, трианец имел возможность вникнуть в самую суть характера уроженцев Карибского бассейна; в глубине души любого из них жила вера, что однажды наступит день, когда по морю к ним приплывут какие-то высшие существа и твердой рукой поведут их к славе и благоденствию.

Эта идея о явлении великодушных богов, казалось, прочно засела не только в их сердцах, но и в памяти. Совершенно очевидно, что когда-то, в далекие времена, какие-то мудрые и добрые люди действительно пришли с востока, оставив глубокий и неизгладимый след в памяти этих бесхитростных созданий.

— Для них все далекое всегда волшебно, — уверял Бастидас. — А потому нам следует держаться на расстоянии, чтобы не разрушить ореола окружающей нас тайны; ведь даже у нас письмоносец-турок вызывает куда больший интерес, чем такой же письмоносец, но родом откуда-нибудь из Эсихи. Боги обитают на Олимпе, и мы должны следовать их примеру.

— Хотите сказать, что мы должны притворяться полубогами?

— Видите ли, одно дело притворяться богами, и совсем другое — вести себя, как боги, — спокойно пояснил тот. — Если мы будем относиться к ним со всей добротой, уважением и пониманием, они и сами будут считать нас полубогами, и у нас не будет необходимости кем-то притворяться, ведь те, кто пришел сюда много лет назад, несомненно, именно так себя и вели. Моя экспедиция наглядно показала: чтобы достичь цели, вовсе не обязательно бряцать оружием и выкрикивать боевой клич, — добавил он. — И если мы хотим жить с ними в мире, торговать и нести им свою веру, то должны следовать примеру Христа, который никогда не прибегал к насилию, чтобы проникнуть в сердца последователей.

— Тем не менее, — заметил канарец, — другие путешественники, побывавшие в тех же местах, что и вы, далеко не везде встречали столь радушный прием, а иных так даже принимали откровенно враждебно.

— Я знаю, — так же просто признался Родриго де Бастидас. — И это я тоже могу понять. Вполне объяснимое поведение примитивного существа, близкого к животному, при встрече с неизвестным. Некоторые проявляют любопытство и дружелюбие, а другие — страх и агрессию. Мои собаки тоже ведут себя по-разному при встрече с незнакомыми людьми: одни лают и кусаются, другие ластятся. Точно так же и туземцы ведут себя, повинуясь инстинкту.

— Хотите сказать, что они мало чем отличаются от животных? — спросил Бонифасио Кабрера.

— Я лишь хочу сказать, что эти «животные» во многом благороднее, чем те, кого мы называем «разумными людьми». — Цивилизация лишила нас тех примитивных достоинств, которые они сохранили.

Сьенфуэгос затаив дыхание слушал севильца Бастидаса, потому что в глубине души разделял его взгляд на мир. Но, к сожалению, сейчас было не время для философских бесед, скорее для активных действий; сейчас ему следовало думать прежде всего о спасении близких, оказавшихся в опасности.

В эту ночь наступало полнолуние, и он с нетерпением дожидался наступления темноты, когда «Чудо» сможет без особого риска войти в устье реки. Едва стемнело, он вместе с верным Бонифасио Кабрерой отправился в дальний уголок пляжа, где они спрятали в зарослях маленькую индейскую лодку-каноэ.

Когда свет луны наконец пробился сквозь густые облака, они подивились, каким зеркально гладким было море вокруг; казалось, их окружает не вода, а вязкое и плотное оливковое масло. И все было бы замечательно; если бы вскоре они не заметили у самой кормы грозные плавники двух огромных акул, неотступно следовавших за их лодкой. Поневоле подумалось, что этим тварям ничего не стоит прокусить хрупкий борт.

— Кажется, они собираются поужинать двумя канарцами, — воскликнул хромой, пытаясь шутить, чтобы как-то справиться с охватившей его паникой. — Может, вернемся?