Евгений Санин - Сон после полуночи (Клавдий)

— Свободу? Рабам?! — не поверил философ, но на него зашикали и он, обидевшись, замолчал.

Моряк же важно кивнул:

— Именно так и было! Седой поблагодарил нищих за искренние ответы и сказал:

«Ну что ж, теперь я знаю, что можно каждому из вас. Ты, Нарцисс, станешь заведовать государственным секретариатом. Должность эта не только самая почетная, но и хлопотная: эдикты, прошения, переписка с наместниками провинций… Однако, я уверен, что именно ты, как никто другой, справишься с этим и будешь столь же справедлив к сенаторам и консулам, как к Кальпурнию Пизону.

Ты, Паллант, будешь заведовать императорскими финансами. От тебя будут зависеть все налоги с провинций, учет хлеба, постройки, чеканка монет. Отныне я спокоен за это. Уж, коль ты так заботишься даже о рабах, то сумеешь быть рачительным и в делах государства. Ну, а за тобой, Каллист, — канцелярия по делам прошений. Ты станешь рассматривать все жалобы, запросы и прошения на имя Цезаря. Тебе будет помогать Полибий, которого я, помимо этого, назначаю своим советником по ученым делам! Ну, а теперь, когда мы вдоволь повеселили друг друга своим видом, а главное, отвели от меня гнев богов, самое время заняться каждому своими делами.

Нарциссу — возвращением сына Пизона. Палланту — спасением рабов на благо государству. Каллисту — разбором жалоб. А мне — наконец-то своим трудом по истории этрусков!»

Моряк замолчал. Осушив еще два кубка кряду, он уронил голову на свои израненные руки и захрапел.

— Да! — переглянулись посетители. — Ну и мастера же моряки выдумки!

— Надо же — так ловко сплести кружева из самых известных имен! Наверняка солгал, что он впервые в Риме!

— А золото! Откуда тогда у него золото? — усомнился ремесленник.

— Пират, наверное! — предположил философ.

Исаак сорвался с места, и, ощупав узел за пазухой моряка, клятвенно заверил посетителей:

— Камни! Самые настоящие камни! Два ауреуса и горсть денариев — все его состояние, которое он скопил, тридцать лет плавая по морям. А весь рассказ — сплошная выдумка! Идите теперь домой и посмейтесь над ним по дороге!

Посетители нехотя поднялись со своих мест и потянулись к выходу.

— Да, и приходите ко мне завтра! — крикнул им вдогонку Исаак. — Я постараюсь задержать этого моряка, вы расспросите его на трезвую голову обо всем снова и, поймав на слове, обязательно уличите во лжи! То-то будет потеха! Не забудьте привести друзей! Но предупреждаю: каждый будет платить за себя, потому что в его узле, как я уже сказал, остались морские камни!

«Те, что дадут мне выручку, которой не знала еще ни одна таверна Рима! торжествуя, добавил он про себя и мысленно ахнул, предвкушая еще и завтрашнюю прибыль: — О, боги, только бы не сойти с ума от такого счастья!»

Едва дверь закрылась за последним посетителем, Исаак ласково погладил спящего моряка по спине и подтолкнул к нему танцовщицу:

— Иди с ним в мою лучшую комнату и сделай все для того, чтобы он оставался здесь все Сатурналии! Получишь за это целый золотой ауреус!

«Тот самый, с подпилом с боку!» — тут же подумал он, вспоминая, что одна из монет, поданная ему моряком, была с небольшой порчей.

Все пять дней Сатурналий моряк развлекал многочисленных посетителей таверны «Слуга Юпитера». И хотя с каждым разом его рассказ пополнялся все новыми и новыми подробностями, никто не мог уличить его во лжи, и римлянам оставалось только изумляться. Особенно довольны были рабы. Восседая за столами наравне со своими господами, они плакали от счастья, когда речь заходила об острове Эскулапа и умоляли моряка повторить это место еще и еще.

Однако, самое удивительное началось после окончания праздника. Весь вечер в таверну врывались возбужденные посетители и один за другим сообщали, что глашатаи объявили указы о возвращении из ссылки опального Пизона и высылке на безлюдную Корсику Сенеки, об отъезде в далекую Африку Гальбы и, наконец, о том, что всем больным и старым рабам, оставленным своими хозяевами без помощи, всемилостивейшим Цезарем дарована свобода. Добавляли, что по всему Риму ходят слухи о скорой войне с британскими племенами…

Исаак и все посетители его заведения бесследно исчезли в ту же ночь. Что с ними стало — никто так и не узнал. Только наутро, когда люди, словно в недавние времена, старались говорить шепотом и не обращать внимания на то, что творится вокруг, на таверне сменилась вывеска.

Прежняя бережно — чтобы никто не обвинил снимавшего ее человека в оскорблении императорского величества — была положена на повозку, а взамен ее прибили новую, извещавшую римлян о том, что здесь вольноотпущенник Паллант открывает одну из своих ювелирных мастерских.

Клавдий в то утро проснулся как никогда поздно. Всю ночь просидев над историей этрусков, он, наконец, завершил ее и теперь после необременительного заседания сената и разбора нескольких судебных дел, к которым он имел давнее пристрастие, собирался взяться за новый труд. Им, по его окончательному решению, должна была стать история Рима, начиная с великого дня, когда утвердил свою власть божественный Август. А чтобы больше ничто не мешало ему, Клавдий распорядился изготовить четыре золотых перстня со своим изображением и вручить их Нарциссу, Палланту, Каллисту и Полибию, дабы они в любое время дня и ночи могли вершить государственные дела, действуя от его имени.

Этот приказ был в точности выполнен. По горькому стечению обстоятельств, в той самой ювелирной мастерской, в которой еще вчера сирийский моряк рассказывал о невероятном событии, происшедшем на Бычьем рынке великого города Рима.

Прошло без малого одиннадцать лет, и Клавдию снова явился во сне его полусумасшедший племянник. Император проснулся от собственного крика. Оглядел смутные очертания статуй. С облегчением узнав свою дворцовую спальню, он трясущимися руками зажег светильник, стараясь не смотреть на статуи, чтобы не увидеть среди них поразившую его однажды своей схожестью с сыном Агриппину Старшую. Затем повернулся к жене и зажал ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. О, ужас! На его ложе, сладко посапывая во сне, лежала похожая на Калигулу женщина: родная сестра Гая, дочь Агриппины Старшей, его новая жена — Агриппина Младшая…

Осторожно, чтобы не разбудить ее, Клавдий приподнял светильник и замер, вглядываясь в лицо тридцатипятилетней женщины. Строгий, жесткий профиль, большие, неплотно закрытые глаза, из-под которых она, казалось, даже во сне присматривает за ним… Единственная разница между ней и Гаем — маленький рот, унаследованный, безусловно, ею от своего отца — Германика. И тем не менее, именно такое лицо могло быть у Калигулы, доживи он до этих лет…