Владимир Москалев - Нормандский гость

Можер уселся на песок прямо у ее ног.

– Всем и без того стало известно желание королевы-матери. И никто не удивлен.

Вспомнив про веер, Эмма снова замахала им.

– Полагаете, сцена в галерее не осталась незамеченной?

– Конечно, – просто ответил Можер.

– Вы говорите так, будто это вас нисколько не касается, – упрекнула Эмма, – даже самый конец… Думаете, они всё видели, до последнего?..

– Даже викинг, государыня, грубый и неотесанный норманн, как нас все еще называют франки, поспешил бы уйти. Что уж говорить о ваших придворных, воспитанных этикетом?

– Значит, король, мой сын… он ничего не подозревает?

– Что вас так беспокоит? Почему вы должны отчитываться перед ним?

– Потому что причина нашей недавней размолвки кроется именно в этом. Кто-то пустил слух, будто я в любовной связи с епископом Асцелином.

– Ну и что же? Нынче мирское не возбраняется духовенству, будь он каноник или епископ. Сам папа, я слышал, имеет несколько любовниц.

– Речь не о епископе, а обо мне.

– Кто смеет вам запрещать любить?

– Король, мой сын.

– Чудно у вас, франков. Разве мать короля приняла постриг?

– Клевету пустили еще при живом Лотаре. Когда-нибудь вы узнаете правду…

– Представляю, как вам пришлось страдать, ваше величество. Но я на стороне короля. Фи, как это безнравственно: влюбиться в епископа!

– Можер! Как вы смеете! Мало того, что вы мне не поверили, но еще имеете наглость столь дерзко говорить с королевой!

– Вы ставите мне это в упрек? Зачем тогда влюбились в норманна?

Это охладило ее. Помолчав, она бросила косой взгляд на Вию. Та, опустив голову, чертила что-то прутиком на песке.

Можер поглядел туда же. Эмма повернулась к нему:

– Скажи, что у тебя с ней?

– То, о чем ты подумала.

Она уронила веер. Взгляд с лица Можера потянулся вниз: пополз по его телу, по песку, траве у ног и застыл, упершись в колени.

– Считаешь, мне следует оставаться монахом, ожидая твоих объятий? – спросил нормандец, не поднимая веера. – А ей? Монастырь – не ее стезя. Что ж удивительного, если она влюблена?

– А ты? – быстро спросила Эмма и уставилась в его зрачки. – Тоже любишь ее? Скажи, я хочу знать!

– Сердце норманна уже не принадлежит ему только у алтаря. Что касается меня, то мне любовь неведома.

У нее отлегло от сердца. Сколь она ни противилась, сколь ни крепилась, почувствовала все же, как, помимо воли, губы растягиваются в улыбке.

– Это правда? Ты не обманываешь?

– Мыслью и словом норманн всегда прям, как полет стрелы.

– Но ведь, – Эмма приглушила голос, – ты спишь с нею?

– С ней ли, еще с кем, с двумя ли сразу – велика беда? – усмехнулся Можер.

– Но она любит тебя!

– Пусть себе влюбляется, и остальные за нею – мне не жалко, – пожал плечами нормандец. – В моего отца Ричарда, когда он был примерно в таком же возрасте, влюблялось по нескольку женщин сразу. Помню, у него их было аж четыре!

– И что же? – с интересом спросила Эмма. – Любил он кого-нибудь из них? Или…

– Правильно, всех четверых, – подхватил Мо-жер. – Но не любил, хотя в постель к нему они прыгали по очереди.

– Боже правый, – обняв щеки ладонями, рассмеялась Эмма. – Ну а у тебя? Было такое?

– Мне не хотелось бы на это отвечать…

– Ну я прошу тебя!

– Норманны всегда и во всем подражают отцам, которых любят и почитают. Мне ли отступать от наших обычаев? Сам великий Хрольф Пешеход завещал норманнам свято чтить традиции, во всем слушаться отцов и брать с них пример… если, конечно, он не дурной.

– И ты считаешь, сей пример достоин подражания?

– А почему бы и нет, чёрт побери, если он показывает мужскую силу, а заодно дает понять, насколько тебя этаким манером хватит.

– Насколько же хватало тебя? – не сводила с него глаз Эмма.

– Ни одна из трех, что я оставил, когда уезжал сюда, не жаловалась.

– Боже мой!.. И что же, все трое ждут твоего возвращения? Что, если им надоест ждать?

– Уйдут эти, появятся другие. В замке у отца женщин столько же, сколько камней на дне Ла-Манша.

– А здесь? – Эмма пытливо заглянула ему в глаза. – Кроме этой Вии… ты понимаешь меня?

– Хочешь спросить, правильно ли я тебя понимаю, Эмма? Желаешь знать, не помешает ли она? А если я скажу «да», прикажешь ее удавить?

– Глупый… Зачем мне это? Скажи лишь, будешь со мной? Не отвергнешь? – она взяла его руку, крепко сжала. – Я знаю, что немолода, но ведь не старуха, и мне еще хочется любить! Но я королева, и никто не смеет… да и никому я не нужна. А ты… ведь я вижу, что нравлюсь, что желаешь меня. Наверное, потому и влюблена, ночей не сплю, мечтаю о тебе…

– И я о тебе, – улыбнулся нормандец, припадая губами к ее руке.

– Это правда? – она вся засветилась счастьем. – Боже, как хорошо, что ты это сказал. А я всё думала… Но ведь тогда, наверное, и не случилось бы того, что было меж нами в галерее?

– Не случилось бы, моя королева, – вновь поцеловал ее пальчики Можер.

И вдруг с реки послышался крик. Потом громкий, испуганный голос:

– Помогите! Юный герцог утонул! Скорее же, кто-нибудь!!!

Все бросились к воде. На берегу Магелона с перекошенным от страха лицом вопила, вытягивая руку в сторону реки:

– Он заплыл далеко и вдруг исчез! Потом пошли пузыри, пузыри!..

Ближе всех к воде стоял отец. Он и побежал на крик первым и уже готов был спасать Роберта, как вдруг перед ним вырос монах с распятием в руке.

– Ни шагу дальше! Дьявол сидит в глубине! Это он забрал к себе несчастного. Но Господь сильнее, Он победит!

Гуго застыл, безмолвно уставившись на воду. А монах продолжал, потрясая распятием:

– Молитесь! Господь услышит и вызволит утопленника из лап бесовских!

– А если не вызволит? – выкрикнул кто-то.

– Значит, молитвы наши до Бога не дошли. Молитесь же Ему! Креститесь, отгоняйте злых духов сатаны, они держат тело несчастного, не давая ему выплыть.

Гуго, обезумев от горя, вновь сделал попытку броситься в воду, но монах опять загородил ему дорогу и закричал:

– Кто коснется утопленника, сам станет пособником дьявола, ибо тот когтями своими заразит дух и тело его! Добыча сатаны не подвластна ни уму человека, ни силе его!

– Но что же делать?! – накинулся на него Гуго. – Отвечай, монах, ведь это мой сын!

– Ждать чуда, – ответил монах и возвел очи горе. – Всё в руках Божьих. Молитесь, и Господь явит свое чудо!

Застыли франки на берегу, не смея перечить, закрестились торопливо, шевеля губами в молитвенном экстазе.

И тут, расталкивая всех, торопливо вошел в воду нормандец. Уже по щиколотку стоял, когда потянул его за руку монах:

– Опомнись, сын мой! Сам к дьяволу в пасть идешь! Церковь не простит тебе!

– Может, хочешь со мной? – побагровел от злости Можер, сбрасывая с себя его руку.