Владимир Москалев - Нормандский гость

Но тут двери раскрылись, и на площадке показался король – весь в зеленом, только шапочка красная. Рядом – мать, Гуго, Карл, графы Эд и Герберт, маркиз Готии, герцог Бургундский и кто-то еще, за их спинами не видно.

К королю тотчас поспешил ловчий.

– Ну что? – живо спросил Людовик. – Добыча в кругу?

– Кабан там, – указал ловчий на лес. – Матерый. Совсем недавно выходил, рыл корни, жевал прошлогодний желудь. Ищейка возьмет след, нагоним быстро.

– Своры готовы?

– Две, по десять в каждой, как обычно.

– Отлично! Едем! – и король, вскочив в седло, дал знак рукой.

Ворота скрипнули и разъехались в стороны, пропуская кавалькаду.

Вия легко вскочила на коня, но не успела тронуть с места: кто-то ухватил за уздечку. Она поглядела – Гийом.

– Будь осторожна, дочка, – вполголоса проговорил старый конюх, когда она, повинуясь его жесту, наклонилась с седла.

– Ну что ты, Гийом, – улыбнулась она, – разве тронет меня зверь? Да и не стану лезть на рожон, мужчины рядом.

– Не зверя бойся, человека, – продолжал старик. – Очень уж мне не понравились двое, обе женщины. Стоя у конюшни, я хорошо видел, как одна вышла из дверей, к ней подошла другая, и обе зашептались, поглядывая в твою сторону.

Вия нахмурилась, вспомнив вчерашнюю ночь.

– Кто же первая, Гийом? – также вполголоса спросила она. – Королева-мать?

Старик испуганно огляделся по сторонам, потом кивнул.

– А вторая? Скажи, не знаю ее.

– Статс-дама…

– Ортанс!

Старик приложил палец к губам, снова кивнул:

– Берегись их, девочка.

Вия склонилась ниже, поцеловала старика в лоб и дала шпоры коню.

Вскоре въехали в лес. Доезжачий впереди, он и указывал направление. Маршрут тот же, какой выбрал Баярд несколько дней назад. Он и сейчас шел под Вией и время от времени поворачивал голову, кивая вверх-вниз, словно спрашивая, помнит ли наездница этот путь. Да, она помнила все в точности, ничего не упуская. Вот ряд сосен, выставивших в небо стволы-мачты и подпиравших его своими кронами; вот дуб, расщепленный пополам ударом молнии, за ним густая, непролазная чаща, в недрах которой вьется тропа; потом поляна, перелесок, смешанный лес, ельник, снова лес, за ним тропа поворачивала. Так же тогда пробиралась и Вия верхом на Баярде. И только подумала: свернут ли или прямо путь лежит, как доезжачий остановился и указал рукою вниз. Все поглядели. Земля разрыта, разбросана, на ней видны остатки пиршества.

Король подозвал псаря:

– Спускай ищейку! Ату его! Ату!

Ищейка покрутилась, понюхала и, раздув ноздри, бросилась в чащу леса, как раз туда, куда сворачивала тропа и где Вия повстречалась с дровосеками…

У нее тревожно заныло сердце. Нет, только не туда, ведь там… Она в ужасе схватилась за голову. Тот самый пень, огромный, а на нем черный ворон… ведь он прямо на пути, она побожиться может! И бросилась вперед, к королю, собираясь упредить его… но не успела. Людовик протрубил в рог, дал шпоры коню и вмиг помчался за борзой. Охотники, фрейлины и выжлятники со сворами – за ним. Помчался и Можер, оглянувшись на Вию и недоумевая, почему она осталась на месте. А она, уже осознав свое бессилие, слушала стук собственного сердца и гадала, на каком же ударе…

…На пятнадцатом. Именно столько раз гулко бухнуло сердце в ее груди, как только король сорвался с места. И, чуть не доходя до этого счета, споткнулся вдруг конь Людовика и на всем скаку пал на передние ноги. Вылетел всадник из седла, перевернулся в воздухе и на пятнадцатом ударе упал спиной на пень, тот самый. И тотчас дико вскричал от боли. Услыхав этот крик, Карл Лотарингский резко осадил коня, повернул, помчался к племяннику. Еще не доехав, спешился на ходу, и – бегом, на колени упал перед пнем:

– Людовик! Мальчик мой! Что?.. Что с тобой?

– Дядя… дядя… – простонал юный король, – спина… голова… – и, закрыв глаза, сразу обмяк.

Карл повернулся.

– Врача!! – закричал не своим голосом. – Скорее врача!

Но вот и лекарь; подъехал тотчас вместе с Вией, торопливо спешился, подбежал, склонился… и застыл. Оглядел короля. Тот так и лежал спиной на пне, голова свесилась с одного краю, ноги с другого. Лежал, уже не глядя в голубое небо над ним с редкими белыми облаками, и с лицом, схожим цветом с ними.

Лекарь взял его за руку – она была безжизненна. Он приподнял ногу, отпустил – та упала плетью. Потом так же поднял голову, ощупал затылок, шею сзади и убрал руки. Голова безвольно повисла. Сознание не возвращалось к королю, хотя сердце билось.

И лекарь все понял. Подобное видел не раз, не на охоте, правда, – на войне. И еще знал, что есть у каких-то далеких восточных народов такой вид казни – перелом позвоночника. После удара по спине дубиной осужденный медленно умирал. Сколько ему еще отмерено было, лекарь не знал, но догадывался, что не много, полдня от силы, может – меньше.

Так и сказал, когда поднялся и все уставились ему в рот:

– Перелом позвонков… Та же казнь.

Карл не понял, попросил повторить.

– Король казнил сам себя, – пояснил лекарь. – Всему виной этот пень. Не будь его… – и выразительно посмотрел на Карла.

– Король умрет? – воскликнул тот. – И нет спасенья?!

– На все воля божья, – ответил лекарь, опустив руки.

– Но что-то надо сделать! Сейчас! Сей миг! – бросился Карл на лекаря и вцепился ему в одежду. – Ведь это невозможно… этого не может быть!!! Скажи же что-нибудь!

– Я должен осмотреть, – промолвил врач. – Но не здесь. Раненого надо раздеть, необходимо видеть тело… Выход один: на носилки – и во дворец. Конечно, лучше бы этого не делать, может стать еще хуже. Каждое движение сейчас для него – удар бичом по живому… Но иного выхода нет. Кладите ветки поперек, ложе должно быть жестким.

Карл дал знак. Поднесли носилки, предназначавшиеся для зверя или для человека, коли поранят на охоте. Людовика осторожно подняли и уложили, обмякшего, на то, что наспех соорудили для него. Теперь не везти, только пешим ходом, как указал врач, да и то соблюдая осторожность, ибо при каждом неверном шаге могла наступить мгновенная смерть.

Так и понесли. Но не кабана, а короля. И не радость, а горе было у людей; не улыбки, а скорбь застыла маской на всех лицах.

Лишь к вечеру добрались до Лана и в молчании, медленно двинулись ко дворцу. Едва стали подниматься по ступенькам, как двери распахнулись, вся в слезах выбежала королева-мать и бросилась к носилкам. На них – ее сын с лицом уже мертвеца.

– Сын мой, Людовик!.. Что… Что с тобой сделали? Кто посмел?! Боже! Господь милосердный! Да как же это! За что мне?!

Ноги ее подкосились, она упала на колени. Обняла руками носилки, впилась безумными глазами в лицо сына и вновь заголосила. Потом повалилась замертво, распластавшись на ступеньках. Гуго дал знак. К ней тотчас бросились, подняли, понесли. И за ней – носилки с телом ее сына, чуть живого, с восковым лицом, с начавшими синеть пальцами рук.