Юлия Андреева - Свита мертвой королевы

– Так бы давно и сказали! – Судья вскочил и, подойдя к обессиленному дону Санчусу, пожал его руку. – Ваше слово – вот истинные доказательства, опровергнуть которые не сможет и не посмеет никто во всем королевстве! Ваше благородное слово – вот единственное, чему я могу поверить! И чему я безоговорочно подчиняюсь, так же как если бы оно исходило от самого короля или принца крови!

После этого он обратился к дону Гансалису с просьбой немедленно отпустить на свободу Марианну Монтебан и велеть стражникам ходить по деревне, крича во всеуслышание, что означенная крестьянка ни в чем не виновна.

Так дон Санчус спас от пыток и казни неизвестную ему крестьянку из деревеньки Сито.

Пока мы гостили в Порталегри, граф Альвару привез невесту и обвенчался с ней, так что мы с доном Санчусом поспели только на третий день свадьбы.

Здесь я хотела бы рассказать о юной графине Альвару. Честно говоря, в мыслях я представляла себе будущую жену моего любовника рослой и крепкой в кости дамой, то есть такой, какой была я. Юная графиня оказалась шестнадцати годков от роду, хрупкой и маленькой, точно девочка. С тонкого белоснежного личика, схожего с сердечком, с остреньким подбородком и губками бантиком, смотрели с печалью и тоской огромные, но отчего-то словно погашенные серые глаза.

Собственно говоря, ничего в личике госпожи Литиции нельзя было назвать красивым или особо привлекательным, тем не менее она умела останавливать на себе взор самыми простыми вещами. Тем, как брала тремя пальчиками кусочек мяса с тарелки и затем, не обронив ни единой капли жира, отправляла его в свой миниатюрный ротик. Как говорила, тихо, спокойно и рассудительно, так что даже буйный или пьяный, слушая ее, был вынужден умолкать, вникая в смысл сказанного. Она не ходила, а плыла, грациозно ставя ножку перед ножкой, словно ее туфельки ступали по натянутому канату.

Одному Богу известно, где граф Альвару покупал колечко на руку своей невесте, разве что кто-нибудь из знакомых подсказал ему ювелира, делающего кольца на двенадцатилетних девочек. Ее кисти и стопы были маленькими и изящными, а запястья, лодыжки и талия такими тонкими, словно принадлежали не обыкновенной женщине, а ангелу небесному.

Графиня мало ела, а пила еще меньше. Глядя на ее хрупкую кукольную фигурку и особенно узкие мальчишеские бедра, мысль невольно наталкивалась на то, о чем думали родственники дона Альвару, так как графиня была явно не приспособлена для деторождения.

Завидев, как я привычно уже прислуживала за столом дону Санчусу, Альвару отозвал меня в сторонку и, зажав за портьерой, страстно поцеловал в губы.

– Постарайся не показываться на глаза моей жене, милая Франка, скоро я отзову тебя из дома добрейшего дяди, и ты поступишь на службу к Литиции в качестве ее придворной дамы, прибывшей из Испании.

Я бросилась на шею Альвару, целуя его и только что не вереща от восторга, когда штора, скрывающая нас от остальных гостей, дернулась, и я услышала кашлянье и быстрые шаги. Красные от возбуждения и стыда, мы выкатились из своего укромного места, пытаясь разглядеть обнаружившего нас, но увидали лишь спину удалявшегося.

– Черт возьми, из-за твоего маскарада меня сочтут любителем пажей! – в сердцах Альвару пихнул меня локтем в живот и поспешно вернулся к своей невесте.

Натянуто улыбаясь гостям и стараясь держаться прямо, я встретилась глазами с Литицией и была вынуждена сделать вид, будто не замечаю ее молчаливого вопроса. Вновь встав за спинкой стула дона Санчуса, я оценила, что со своего места графиня никак не могла видеть проклятую портьеру, но я была уверена в том, что она все поняла.

Ожидая вызова в дом графа Альвару, я делала все возможное, чтобы удержаться на своем месте. В конце концов, после того как кто-то застал нас целующимися за портьерой, я боялась, что мой любовник сочтет за благо вообще не встречаться со мной.

Дон Санчус же оказался образцом хорошего хозяина. Он не бил нас, прилично платил, одевал и кормил. Служа у него, мне не приходилось бегать за конем – дон Санчус предпочитал карету, и тогда я либо садилась на место возницы, либо вставала на запятки, а то и вовсе занимала место рядом с ним. Будучи не привередливым в еде, он не изводил нас приказами подавать ему особые блюда и изысканные вина. Удивлюсь, если он вообще придавал какое-то значение тому, что ел, и не принеси ему еды Андрес, мог бы остаться на целый день голодным, не заметив при этом никаких неудобств.

Целыми днями дон Санчус проводил в своем кабинете, где читал старинные рукописи или пожелтевшие от времени свитки, писал что-то или делал опыты в лаборатории, куда слугам было строго-настрого запрещено входить. При этом вел себя так тихо, что иной раз я задавалась вопросом, а дома ли он. Никогда дон Санчус не приводил в дом женщин, не знаю, был ли он когда-либо женат, имелись ли у него дети.

Желая прослыть лучшим слугой, я с ума сходила, как бы услужить добрейшему господину. Я заставляла Карнелиуса покупать на рынке все самое свеженькое и тут же готовила дону Санчусу сама, не доверяя столь важное дело другим. Но хозяин ел, не чувствуя вкуса, и пил дорогое вино так же спокойно, как пил бы воду. Я следила за тем, чтобы его вещи находились в идеальной чистоте, а он не замечал этого, принимая как должное. Не знаю, обнаружил ли он, что я выбросила половину его мебели и привела в божеский вид сам дом. Думаю, это мало его трогало.

Лишь однажды лицо моего господина осветила улыбка. Когда он достал из сундука чистый лист бумаги и, проведя по нему рукой, остался доволен гладкостью его поверхности. Улучив момент, когда дон Санчус уснул, я выкрала этот лист и обошла лавки в поисках похожей бумаги. Найдя ее, я купила всю, что была, и положила на стол, пока дон Санчус еще не проснулся. К сожалению, и этот мой поступок пропал всуе.

Оставалось последнее, то, что я специально отложила в самый долгий ящик, – стать для него идеальным слугой-попутчиком. Сопровождать его во всех выездах и осматривать вместе с ним тела убиенных и место преступления.

Такая возможность вскоре представилась. Живущая в нашем городе донья Констанция де Гадора обратилась к дону Санчусу с просьбой помочь ей в сложном деле с ее юным племянником, которого утром нашли в петле.

Решив, что молодой человек покончил жизнь самоубийством, местный священник отказался хоронить его на церковной земле. Донья де Гадора считала это несмываемым позором, из-за которого она не сможет выдать замуж трех своих дочерей, так как никто из порядочных семейств не захочет связываться с домом, чьи представители нашли себе приют за церковной оградой рядом с некрещеными, бродягами, оглашенными и самоубийцами.