Бернард Корнуэлл - Несущий огонь (ЛП)

— Чей это символ? — спросил я.

— Это корабль скоттов, — ответил Ренвальд, а флаг — Домналла.

— Воина Константина?

— И удачливого к тому же, — ответил Ренвальд, оглядываясь на разбитые и горящие корабли.

Из пяти кораблей, что пришли в Думнок на рассвете, только четыре уходили теперь по реке, но в сопровождении дюжины захваченных грузовых судов. Должно быть, Эйнар, если остался в живых, принял Улитку за один из таких, когда его длинный драккар обогнал нас в устье реки, даже не попытавшись остановить. Вместо этого кормчий тёмного корабля Домналла махнул нам рукой, и мы помахали в ответ. Потом Улитка вышла в открытое море, мы отложили вёсла, и большой парус понёс нас вдоль побережья.

— Он зовётся Трианаид, — сказал Ренвальд, кивнув в сторону корабля скоттов.

— Трианаид? — переспросил я.

— Это значит Троица, — ответил он. — я видел его в Форте. Но никогда прежде не встречал так далеко на юге.

— Я думал, все корабли Константина воюют с норвежцами на островах.

— Большинство. Но Трианаид он держит поближе к дому.

— Теперь он держит его в Беббанбурге, — угрюмо сказал я.

— Да, господин, именно так.

Единственным утешением мне служило понимание, что Трианаид, как и флот Эйнара, возле Беббанбурга окажется в тяжелых условиях. Они не могут воспользоваться гаванью крепости, куда можно войти только через узкий пролив прямо под северной стеной, через хорошо защищённые Морские ворота. Корабли, входившие в этот пролив, могли забросать камнями и копьями, а значит, корабли Эйнара вынуждены будут скрываться на мелководной стоянке между Линдисфареной и материком. Это тесное и неприятное убежище, а в шторм — просто опасное.

Когда я был мальцом, там однажды нашло убежище шотландское торговое судно, а ночью шторм усилился, и проснувшись, мы обнаружили, что его выбросило на берег. Помню, как радовался отец, когда понял, что и лодка, и груз теперь принадлежат ему. Он позволил мне поехать с воинами, которые поскакали по песку и окружили севший на мель корабль, когда отступил прилив. Пять человек экипажа, конечно, сразу же сдались, но мой старший брат всё равно приказал их убить.

— Это же скотты! — сказал он мне. — Отбросы! А тебе известно, что делать с отбросами!

— Они христиане, — возразил я. Тогда, лет в семь или восемь, я ещё пытался стать маленьким добрым христианином и таким образом избежать пусть и не сильных побоев отца Беокки.

— Они скотты, глупец, — ответил брат. — Избавляйся от этих ублюдков! Хочешь убить одного?

— Нет!

— Ты жалкий слабак, — презрительно сказал он и поднял меч, избавляя мир от отбросов.

В конце концов, на том выброшенном на берег судне не оказалось ничего ценного, только груз овечьих шкур, одна из которых на следующие два года стала покрывалом для моей кровати.

Пока я вспоминал эту историю, Ренвальд отдал рулевое весло одному из своих гребцов и вытащил меч молодого норвежца из-под рулевой площадки. Он стал рассматривать рукоять, восхищаясь серебряной резьбой, украшающей крестовину.

— Дорогое оружие, господин, — сказал он.

— Скорее всего франкское, — ответил я, — и от него тебе будет больше пользы, чем от той ржавой железяки, что ты называешь мечом.

Он улыбнулся:

— Я могу оставить его себе?

— Оставь, продай, как хочешь. Но смазывай клинок. Негоже, если хороший меч заржавеет.

Он затолкал меч обратно в щель.

— Так ты направляешься в Беббанбург, господин?

Я покачал головой:

— Нет, во Фризию.

— И поэтому сначала ты заехал в Думнок? — проницательно спросил он.

— У меня были дела в Думноке, — резко ответил я, — а теперь мы отправляемся во Фризию.

— Да, господин, — сказал он, явно мне не поверив.

Мы плыли с попутным ветром, а впрочем, Улитка не «плыла». Она тяжело тащилась, обгоняемая кораблями Эйнара. Я видел, как его корабли скользят по сверкающему морю, освещённые солнцем, выглядывавшим из-за рваных облаков, что покрывали небо на севере и востоке.

Задумавшись, я хотел коснуться молота, чтобы поблагодарить Тора за чудо, но под моими пальцами оказался крест, и я решил, что он принёс мне удачу. Один из самых сильных доводов христианства — судьба улыбалась его приверженцам. Христианский король, по словам их колдунов, выигрывал больше битв, получал большую ренту, имел больше сыновей, чем правитель-язычник. Я надеялся, что это неправда, но в тот момент постарался молитвой поблагодарить христианского бога, заставившего судьбу улыбаться мне в последние несколько часов.

— Сегодня Этельхельму не выйти в море, — сказал я.

— Ему понадобится пара дней, чтобы оправиться от этого нежданного нападения, — согласился Ренвальд. — Он потерял несколько хороших кораблей.

— Да, ему придётся невесело, — с радостью отозвался я.

Моё чудо случилось. Эйнар дал мне то, в чём я так отчаянно нуждался — время. Этельхельм собирался привезти припасы и подкрепление в Беббанбург, но теперь большая часть провизии потеряна, а многие его корабли разрушены.

А потом судьба снова мне улыбнулась.

Прямо к северу от Думнока в море впадает река Уэвенге. В её устье в построенных из плавника хижинах живут несколько рыбацких семей. Это омываемое волнами побережье так и манит моряка встать там на якорь, но к нему опасно приближаться. Дальше, вглубь берега, сияет на солнце большой залив, а за ним, как я знал — путаница озёр, болот, речушек, ручьёв и илистых отмелей — обиталище водяных птиц, угрей, рыб, лягушек и прочей болотной живности. Я никогда не плавал в Уэвенге, но слышал о кормчих, что рискнули войти в то мелководье и вернулись оттуда живыми. И вот, когда флот Эйнара поравнялся с устьем реки, из этого ненадёжного убежища показался корабль.

Слыхал я, что Иеремия, безумный епископ — отличный мореход, и похоже, так оно и есть — ведь он покинул Думнок в конце дня, и значит, вошёл в Уэвенге уже в наступающей темноте. Сейчас Богоматерь вышла из устья реки, уверенно обходя мелководье. Её раздувавшийся вдалеке парус был украшен крестом. Корабль двигался быстро, легко скользил в открытое море, рваные снасти трепал ветер. И я уже видел, как развеваются по ветру седые волосы Иеремии — он держал рулевое весло.

Меня удивило, что Иеремия оставил Думнок, не дожидаясь отплытия флота Этельхельма, не пошел вместе с ним, и теперь я получил ответ. Я считал его союзником Этельхельма — естественное предположение после того, как тепло приветствовал Иеремию Этельхельм. А ещё я слышал, как Иеремия хвастался даром Этельхельма — заляпанным пояском, якобы принадлежавшим матери Христа, а скорее всего — полоской грязной ткани, обрывком рубахи кухонного раба.

Союз между Этельхельмом и Иеремией имел смысл. Может, Иеремия и безумец, но всё же у него есть пристань и форт в устье реки Тинан, и в то время как Константин предъявляет права на земли Беббанбурга, Иеремия владеет самым северным фортом Нортумбрии. У него есть корабли и воины, а главное — он лучше всех знает побережье Нортумбрии. Я сомневался, что мореходам западных саксов известно, где скрывались мели и подводные скалы, а вот Иеремия знал, так что, собираясь в крепость, Этельхельм был бы рад взять его проводником. Я не сомневался, предполагая, что он союзник Этельхельма — до тех пор, пока не увидел его тёмный корабль выходящим из Уэвенге, чтобы присоединиться к флоту Эйнара. Я увидел, что он помахал Трианаид, а потом Богоматерь повернула на север и вышла в море вместе с врагами Этельхельма.