Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны

— Почему?

Разговаривая, они дошли до конца акациевой рощи и стояли возле виноградника. Над лозами, с которых свисало уже немало совсем созревших гроздей, вились пчелы, от их жужжания и от полуденного тепла воздух дрожал, полный густого пьяного запаха.

Неоптолем вздохнул и вновь заговорил, теперь уже совсем спокойно.

— За этот год многое изменилось, Андромаха. Я прежде тебе не рассказывал, но теперь расскажу, что произошло в Микенах. Когда Атрид Агамемнон, старший брат Менелая, вернулся с войны, он был тут же убит.

— О Артемида-дева! — воскликнула Андромаха. — Убит у себя дома?!

— Да. Не подумай, что я его особенно любил, но это было так подло… Его зарезала в бане собственная жена, Клитемнестра… Пока он воевал под Троей, она все это время жила с любовником, вот они вдвоем это и задумали. И этот самый любовник, его имя Эгист, стал ее мужем и воцарился в Микенах.

— И прочие цари признали его?! — изумилась молодая женщина.

Неоптолем усмехнулся и пожал плечами.

— А как было его не признать? Он женился на овдовевшей царице… Войско, правда, могло взбунтоваться, но этот мерзавец им тут же выставил чуть не весь погреб царских запасов вина, и бунт утих. Ну а прочие цари… Я, например, не принял послов Эгиста, когда они явились для какого-то там договора. Просто сказал, что не знаю такого царя. Менелай собирался, разумеется, объявить Микенам войну, но сразу по возвращении из-под Трои это было невозможно — воины слишком устали. А потом Атрид Менелай понял, что никто из царей не поможет ему мстить за брата — Агамемнона боялись, но любили примерно, как и я…

— Как все это гнусно! — Андромаха сорвала виноградную кисть и вертела в руках, не замечая, что несколько сочных ягод лопнуло, и душистый сок течет по ее ладоням. — Я не просто не любила Агамемнона, я его ненавидела, но ваши базилевсы… Они же перечить ему не смели, слушались его приказов, а теперь спокойно мирятся с тем, что в богатейшем из ваших городов правит его убийца!

— Уже не мирятся, — покачал головой юноша. — Эгист мертв, и Клитемнестра тоже. Когда они убили Агамемнона, кто-то из верных ему воинов укрыл в надежном месте сына царя Ореста, не то Эгист его бы тоже уничтожил. Дочь Атрида Электру выдали замуж за какого-то простолюдина. Но этот простолюдин не стал ей мужем, чтя память об Агамемноне. Он помог царевне отыскать брата. И вот около года назад Орест, которому теперь уже восемнадцать или девятнадцать лет, не помню точно, вернулся в Микены и, тайно проникнув во дворец вместе с Электрой, убил Эгиста.

— Это было его право мести за отца, — сказала Андромаха.

— За это его никто и не осудил. Но после Эгиста они вдвоем с сестрицей убили и собственную мать.

— О-ох! — вырвалось у Андромахи.

— Да, вот так получилось, — Неоптолем смотрел на виноградную гроздь в руках женщины и ловил себя на том, что, при всей серьезности разговора, все время хочет наклониться и откусить одну-две ягоды от этой грозди. — После этого у Ореста помутилось в голове. Он уверяет, что порою видит страшных мстительниц Эрриний [1] Эрринии — в древнегреческой мифологии богини кровной мести. Изображались в виде женщин со змеями в руках. , и они грозят ему и проклинают его. А вот Электра, которая, как говорят, и убедила брата убить мать и сама держала ее за руки, пока он бил кинжалом, вот она никаких Эрриний не видит. Она вышла замуж за друга Ореста по имени Пилат, тот стал царем в Микенах, ну, и они правят вдвоем, точнее, Электра правит — ей ни ума, ни характера не занимать. Конечно, теперь Микены вновь в союзе со Спартой, и им, Менелаю и Электре, страшно бы хотелось быть в союзе и с Эпиром — тогда их власть будет прочна не только на Пелопоннессе, где все цари смотрят им в рот, а, можно считать, почти во всех ахейских землях. Соседи послабее тогда будут вынуждены принимать любые их условия. Понимаешь?

— Понимаю, — серьезно проговорила женщина.

— Очень хорошо. Так вот: я — сын Ахилла, которого они все слишком хорошо помнят. Они знают, что он никого слушаться не стал бы. Понимают, что и я не стану, если не буду им родней, то есть, если их семья не станет моей семьей, и их дела моими делами. Вот для этого и нужно теперь Менелаю женить меня на Гермионе.

Он помолчал, теребя виноградную лозу, медля говорить дальше.

— А что будет, если ты откажешься жениться на ней? — спросила Андромаха.

— Если бы я просто отказался, это означало бы только мой разрыв с Менелаем и самые плохие отношения со всем Пелепоннессом. Что уже плохо: если, скажем, я соберусь куда-то плыть, во Фракию, например, то мне ведь придется огибать Пелопоннесс, приставать там, чтобы взять воды и провизии, ну и могут быть всякие неприятности… Но дело не только в этом. Если я СЕЙЧАС откажусь взять в жены Гермиону, Микены и Спарта объявят мне войну.

— Из-за меня? — резко спросила Андромаха.

— Да, — голос Неоптолема дрогнул, но дальше он говорил уже твердо. — Еще год назад Менелай говорил мне, что все ахейские базилевсы в тревоге от того, что в моем дворце растет сын Гектора, что его мать, то есть, ты, пользуясь полной свободой, воспитываешь его, как угодно тебе, а не мне, что ты, моя… моя пленница, имеешь здесь — они так думают, какую-то власть…

— Они боятся Астианакса?! — вскрикнула женщина. — Или меня?! Но что мы можем?

— Они считают, — уже совсем жестко ответил базилевс, — они считают, что раз ты не стала моей женой, и я при этом из-за тебя не хочу жениться ни на ком другом, то значит, ты мне приказываешь и не считаешься с моими желаниями. Они в гневе от того, что жена и сын их злейшего врага, не имея никаких прав, имеют столько власти… Менелай прямо сказал мне сегодня, что если бы ты была моей женой и царицей Эпира, им всем пришлось бы, скрежеща зубами, с этим смириться. Но то, что я из-за страсти к рабыне (прости, но он так сказал!), что из-за страсти к рабыне пренебрегаю родством с Атридами, это для них — смертельное оскорбление и вызов. Или ты — моя жена и царица Эпира, и тогда Астианакс — мой приемный сын, или я беру под свое покровительство врагов всех ахейцев, и тогда ахейские базилевсы объявляют мне войну.

Весла гребцов еще раз дружно ударили по воде и затем, по команде кормчего, поднялись и застыли. Корабль стремительно пробежал последние полстадия, и его киль царапнул дно, раз, другой. Спереди две пары гребцов соскочили в воду и, ухватив сброшенные им с носа корабля веревки, по грудь в воде побрели к причалу, чтобы укрепить их на вбитых в землю столбах. Одновременно другие четыре пары рук убирали и притягивали к рее парус, только что вздутый на ветру, но теперь поникший и бесполезный.

— Ну вот мы и в Эпире, госпожа. А вот и корабли твоего отца — вон они, стоят чуть правее. Вижу, нам уже машут оттуда…