Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны

Эти слова произнес кормчий, высокий, смуглый мореход, только что оставивший рулевое весло и спустившийся с кормового возвышения. Покуда гребцы возились с канатами и с парусом, он прошел к носовой части судна, к другому, меньшему возвышению, где, зорко всматриваясь в полускрытый утренней дымчатой завесой берег, стояла девушка, закутанная в длинный, темный плащ. Услышав слова кормчего, она обернулась, и от этого движения, резкого и стремительного, как почти все ее жесты, плащ, ничем не скрепленный на груди, соскользнул с плеч и упал к ее ногам.

Она была довольно высока ростом: во всяком случае, воспевая ее красоты, ни один аэд [2] Аэд — бродячий певец-сказитель. не назвал бы ее «маленькой птичкой» или «легким цветочным лепестком». У нее были длинные стройные ноги, высокая талия и упругая полная грудь. Все это можно было если не разглядеть подробно, то заметить под мягкими складками голубой туники, схваченной нешироким тканым поясом и едва закрывающей ее колени. Туника была без рукавов и позволяла видеть сверху донизу прекрасные руки, покрытые легким прозрачным загаром, украшенные на плечах и на запястьях одинаковыми витыми браслетами из темного золота с аметистами. Голова девушки была также украшена золотом, но ажурная диадема терялась в светлом сиянии ее волос, вьющихся и легких, заплетенных в восемь тонких кос и уложенных прихотливыми кольцами среди отдельных завитков, оставленных свободными.

Все это вместе создавало ощущение горделивой торжественной красоты — однако ощущение, и только. Лицо девушки если не разочаровывало взгляд, то вызывало что-то вроде удивления: оно было почти обыкновенным. Тонкие черты, нежная, как перламутр, кожа, прекрасные линии бровей, прямой нос с еле различимой переносицей, большие светло-серые глаза под густыми ресницами, — все в отдельности было необычайно красиво. Все же вместе казалось искусственно собранным, словно в мраморной статуе, для которой скульптор брал разные члены у разных натурщиц, отбирая все самое прекрасное и не думая, насколько одно сообразуется с другим. Лицо девушки всякий, рассмотрев его, назвал бы красивым, и мало кто сказал бы, что оно прекрасно…

Она стояла, опираясь обеими руками о борт, нетерпеливо притопывая небольшой ножкой в сандалии из золоченой кожи, с коваными бляшками на тонких ремешках.

Позади нее, на том же возвышении, устроенном из приколоченных поперек носовой части судна досок, стоял юноша, примерно одних с нею лет — им обоим было без малого девятнадцать.

Юноша был среднего роста, но очень крепок и мускулист. Широкие плечи, развитый, как у вполне зрелого мужчины, торс и мощные ноги делали его коренастым и кряжистым, хотя талия и бедра его были достаточно стройны.

На первый взгляд, лицом он был полной противоположностью своей спутнице: низкий лоб, небольшие темные глаза с густыми, вразлет, бровями, нос с горбинкой, выступающий, но нерезкий подбородок. Ни следа тонкости и утонченной правильности. И все же между ними было что-то неуловимо общее, настолько общее, что с первого взгляда они казались очень схожими.

И на самом деле, они были родственниками, причем близкими. Их отцы приходились друг другу родными братьями, а матери — родными сестрами.

Красавицу звали Гермионой, она была дочерью царя Спарты Атрида Менелая и его неверной жены Елены. Юноша звался Орестом и был сыном покойного царя Микен Атрида Агамемнона и Клитемнестры, единоутробной сестры Елены Прекрасной, убийцы своего мужа…

— Прикажи гребцам, чтобы помогли мне сойти на берег! — обратилась Гермиона к кормчему. — Я не хочу ждать, пока корабль вытянут на сушу.

— А его и не будут вытягивать, — сказал кормчий. — Этот залив безопасен, сильных волн здесь почти никогда не бывает. Вон, корабли царя Менелая стоят просто на привязи, возле берега. И наш так же станет, надо только лучше его привязать и укрепить. Я велю, чтобы с носа на берег перекинули доски и снесли тебя на руках, госпожа.

— Ну, этой чести я не уступлю гребцам! — воскликнул Орест.

С этими словами он подхватил девушку на руки и, вскочив вместе с нею на борт, спрыгнул в воду. Взлетевшие стеной брызги окатили их сверху до низу. Гермиона громко вскрикнула, больше от злости, чем от страха, и сомкнула руки над головой, пытаясь защитить свою прическу. Что до Ореста, то он, спрыгнув с высокого носа судна и оказавшись по грудь в воде, не потерял равновесия и не покачнулся, но, подняв свою ношу как можно выше и прижав к груди, быстро выбрался с нею на берег и там поставил девушку на ноги.

— Что ты наделал, дурак?! — взвизгнула Гермиона. — Посмотри, я же вся мокрая! Как я пойду во дворец в таком виде, ну?! Как?

— А разве ты не собиралась переодеться и надеть что-нибудь попристойнее этой куцей туники? — то ли с искренним, то ли с деланным изумлением воскликнул Орест. — Ты хотела явиться перед царем Эпира в этом мальчишеском наряде?

— Не твое дело! — вся красная от ярости, она бешено топнула ногой, кажется, готовая кинуться на юношу с кулаками. — Вечно ты позволяешь себе со мной вольности и дерзости, от которых меня уже тошнит! Зачем ты вообще увязался за мною сюда?!

Все это она выкрикивала достаточно громко, чтобы могли слышать гребцы и кормчий, и юноша вспыхнул, уловив их усмешки. Он хотел, в свою очередь, резко ответить двоюродной сестре, оборвать ее, но, как всегда бывало с ним, осекся и, покраснев еще гуще, только заскрипел зубами.

— Брось кричать, Гермиона, и потрудись вести себя прилично! — прозвучал рядом с ними низкий и негромкий голос. — Во дворец мы пойдем позднее — там, скорее всего, еще спят, так что ты успеешь и привести себя в порядок, и успокоиться. А показаться царю в таком разбойничьем виде я все равно бы тебе не позволил.

Это сказал отец Гермионы Атрид Менелай. Он ожидал на берегу, пока его дочь сойдет с корабля, но она, охваченная гневом, его даже не заметила…

Внешне Менелай мало изменился за четыре года, прошедшие со времени окончания Троянской войны. Только среди густой массы каштановых волос появились проблески седины, но ее трудно было заметить. Еще он стал чуть плотнее и тяжелее да начал носить хитоны, прикрывающие колени, и длинные, из тяжелой ткани, плащи. Его голову теперь постоянно украшал кованый золотой венец с тремя великолепными сапфирами, добытыми в Трое. Шлем он носил редко — ему не приходилось воевать.

Гермиона, увидев отца, перевела дыхание. Она не любила его, но побаивалась — Менелай не раз доказывал ей, что характер у него не слабее.

— Ты видел Неоптолема, отец? — спросила девушка. — Он меня ждет?

— Он готов принять нас, — ответил царь Спарты ровным, ничего не выражающим голосом. — Но я не могу обрадовать тебя, Гермиона: его намерения не переменились. Он не думает жениться на тебе.