Ольга Сарник - Карьера Югенда

–Магда, детка, что с тобой? – с тревогой спросила она. – Я едва не вынесла тебе двери! Стучала битый час!

Магда смотрела на неё, точно не узнавая. По её щекам медленно покатились слёзы. И фрау Гравер всё поняла, без слов. Разрыдавшись, они крепко обнялись.

Потом Магда оделась, и обе они ушли, так и не сказав друг другу ни слова. Ушли навсегда из того дома. В тот день мама спасла Магде жизнь. Менее чем через час после этого в дом угодила авиабомба и разрушила его до основания. Все, кто был в доме, погибли.

Так Магда переехала жить к моим родителям окончательно. К тому времени уже не было в живых её матери – бомбёжка. А отца забрали на фронт. Последний резерв.

Общие потери связывают людей крепче, чем общая собственность.

VIII

Летом, когда Коля немного окреп, а продуктов накопилось на четыре дня с запасом (именно столько дней ехать поездом до Барнаула), они двинулись в далёкий путь. Три мужественных комочка под скупым ленинградским солнцем.

… Пристань была пустынной. Подозрительно пустынной. Толкались там две женщины в платках да двое детей – мальчик лет семи и девочка лет трёх. Все худые, одни глаза на лице – точно как Галя и Коля. Женщины тоскливо смотрели на горизонт, поверх водной глади. Дети, присмирев, сидели на корточках. Все тягостно молчали.

У Гали упало сердце.

–Скажите, пожалуйста, будет паром до станции? – неожиданно дрожащим голосом спросила Галя у одной из них, в юбке в огромный горох. Юбка стала ей велика, и женщина стянула её большим узлом на талии. Она повернула голову, окинула Галю мрачным взглядом.

– Паром раньше ушёл. Перегруз, – нехотя сообщила Гороховая.

– А как же… теперь? – задыхаясь от горя, спросила Галя. Она почувствовала, что стремительно теряет самообладание, что вот-вот заплачет. Сколько ещё можно терпеть?!

Гороховая молча отвернулась. Галя бессильно опустилась на свой чемодан. Коля тут же подошёл к ней:

–Мамочка, что с тобой? – обнял её колени, поднял встревоженное личико. Он сразу стал называть Галю мамой. Будто давно ждал её, и дождался из очереди за хлебом. Ласковый, умный малыш… Немного младше Володи. Но серьёзный, не по годам.

– Ничего, солнышко. Иди, погуляй по берегу. Только в воду не заходи, – ласково прошептала Галя.

К лодке, пришвартованной к берегу, шёл худой, но крепкий старик. На вид ему было лет шестьдесят пять – семьдесят, на седую голову небрежно был нахлобучен картуз, украшенный красной гвоздикой. Серые глаза его были весёлыми и чуть лукавыми, а под ниточкой седых усов прятались тонкие улыбчивые губы.

Старик бросил на женщин цепкий, проницательный взгляд и молча принялся отвязывать лодку, явно намереваясь отчалить.

–Дядя, довези до станции! – протрубила гороховая.

– Не-е, – энергично замотал головой старик. – Мне в Шлиссельбург надо. У меня там внучка сегодня именинница. Опаздывать никак нельзя! Извиняйте, – с достоинством произнёс старик.

– Нас на паром не взяли… Перегруз… Пожалуйста, довезите до станции! – умоляюще заговорила Галя. Кажется, никогда в жизни она так не просила! – Мы пропадём, совсем пропадём! Я заплачу, сколько скажете! Только у меня всего восемьдесят рублей…

Старик заразительно расхохотался, задрав подбородок.

– Сколько скажете, но всего восемьдесят! – ликовал старик.

– Так ты скажи, миленький, сколько денег надо? Скажи, мы найдём! Найдём! – оживилась Гороховая.

– Да откуда вы взялись на мою голову! – с отчаянием, вселившим в их души надежду, вскричал старик. – Нельзя туда, бабоньки, немец по озеру стреляет, плыть не даёт, – принялся увещевать их старик. – Вы вон, с маленькими! Да и мне к внучке надо, подарок везу. Ждёт. Четыре годика ей сегодня. Выдюжила, кровиночка…

Галя, сидя на своём чемодане, сквозь слёзы наблюдала за стариком. Он наконец отвязал лодку. А Галя больше не стыдилась своих слёз. Душевные силы окончательно покинули её. Старик почувствовал её взгляд, обернулся и вздрогнул, будто укололся. А потом страшно рассердился. Сердился он смешно.

– Да чтоб вас, бабы эти! А ну, марш в лодку! – крикнул он сердито.

Женщины опрометью кинулись к лодке, торопливо побросали в неё свои пожитки, на руках занесли детей. Наконец, запрыгнули сами. Все трое не верили своему счастью и молчали. Боялись, что старик передумает. Но старик решительно отчалил, оттолкнувшись от берега длинным веслом, и тут же налёг на вёсла.

– Спасибо вам! – прошептала Галя сквозь слёзы.

– Что должны будем, дядя? – деловито поинтересовалась Гороховая.

Старик, помрачнев, грёб сильно. Он очень спешил.

– Молчать должны, – проворчал он.

В молчании скользили они по водной глади под жарким июльским солнцем. Дети забились под материнские юбки, спасаясь от зноя. Лодка плыла медленно, гружённая людьми и пожитками. Старик заметно устал. Но виду не подавал.

– Ничего! Паром догоним, пересядете. Он ползёт, как улитка, паром этот, – пыхтя, нарушил наконец молчание старик. Неизвестно, кого он подбадривал – себя или попутчиц.

Они услышали леденящий душу гул, столь знакомый ленинградцам. Гул неумолимо нарастал, как ужас, который он вселял. Дети заплакали. По водной глади легко скользнула тень. Женщины в лодке дружно ахнули и упали на днище лодки, стараясь закрыть собой детей.

Над ними низко-низко промчался бомбардировщик с ненавистными чёрными крестами на крыльях. Они даже разглядели лицо лётчика под шлемом: молодое, невозмутимое, гладко выбритое. Тонкие губы педанта. Им показалось, или он ухмыльнулся, пролетая над ними? Они для него – слишком ничтожная цель. Есть кое-что поинтереснее. И он умчался прочь.

Прошло полминуты, не больше, когда до них докатился раскат грома. Ещё через несколько секунд лодку подняла, едва не перевернув, гигантская волна. Старик, бросив вёсла, молча перекрестился.

– Дядя, не бросай вёсла! Утопнем! – закричала Гороховая.

– Все под Богом ходим, захочет – утопнем, нет – так нет, – глухо пробормотал старик.

Вдалеке послышались хлопки. Много хлопков. Старик просиял.

–Зенитчики! – обрадовался старик. – Они его мигом, супостата!

Дождавшись, когда волна спадёт, воодушевлённый старик взялся с остервенением грести. Но быстро выбился из сил. Задыхаясь, он бросил вёсла.

– Позвольте мне. Я умею! – вдруг подала голос женщина, которая молчала всё это время. Голова её была повязана чёрным платком. Ни убогая одежда, ни болезненная худоба не смогли украсть её красоту. Тонкое, аристократичное лицо казалось немного отрешённым, но огромные зелёные глаза излучали силу. Из-под платка непокорно выбивались на белый лоб каштановые пряди волос.

Решительно, не дожидаясь ответа, она заняла место старика и умело налегла на вёсла.

–Мария, докторша, – шепнула Гале на ухо гороховая. – Дочку свою схоронила вчера. Четыре годика ей было… Авианалёт. А сынишку ещё осенью осколком убило. На фронт непременно хочет попасть. В санбат, на передовую. Да кто ж её возьмёт, дистрофичку…