Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

Расправиться одним махом с обоими было, конечно, первым моим побуждением, и я с трудом заставил себя вымолвить:

– Я отвечу, но желаю прежде поговорить с каждым.

Он положил салфетку и поднялся, давая понять, что беседа всё-таки была аудиенцией.

– Тогда вам следует озаботиться их поимкой. Итак, на просьбу вашу вы получите ответ не позднее чем через три дня от сего. А вечером, дабы вам не скучать, ожидайте приглашения на бал, который состоится здесь послезавтра. Станете душой общества… Имею честь.

– Чтобы не скучать, я мог бы помочь вам изловить одного из негодяев, – сказал я, наполняя до половины свой бокал. – Не прикажете ли снабдить меня раствором герра Либиха?

От неожиданности он вспыхнул изнутри гневом и набрал ноздрями воздуха, но сумел сдержаться, и через секунду, лишь усмехнувшись, махнул рукой.

– Вы всё получите, – бросил он, уже удаляясь.

Колонна Помпея имеет разные имена, приписывают её и Диоклетиану и Септимию Северу. Упоминание первого, найденное на вершине, взывает к сомнениям уже по одному своему расположению: монументальные надписи не делаются там, где их нельзя прочесть. Она возвышается уединённо на невысоком отлогом холме, и прекрасно видна с моря и суши, единственно оживляя унылую пустыню Африки, которая в свою очередь обнажает её величие. Думал я, что восхождение на монумент сей англичане станут совершать по очереди, но у них на то имелся противоположный план. Они уверяли меня, что однажды на вершине уместилось двадцать четыре англичанина, кои там вместе завтракали, но при мне их оказалось лишь восемь, включая одну англичанку. Её целью являлось написание прямо с капители письма своему возлюбленному, который своё послание писал ей со дна страшного Иосифова колодца, что в Каире. Колонна имеет девяносто шесть французских футов высоты и двадцать восемь в окружности. Ствол монумента, в особенности вверху, испещрён крупными надписями имён англичан, взлезавших на него. Прежде чем суметь оставить там свои собственные, мои знакомые пустили бумажного змея, и, притянув его через капитель к земле, получили первое сообщение с вершиной посредством тонкой бечёвки, а привязывая всё более толстые, скоро стали обладателями прочного каната, к коему прикрепили верёвочную лестницу. Мне, познакомившемуся с ними ещё на корабле, они милостиво разрешили подняться в числе них, приняв меня по наличию верёвки за любителя этого развлечения. И конечно, я дал своё согласие.

Но всё обстояло иначе. На другой день после свидания с Себастьяни я известил его о том, что смогу, возможно, подсобить им в поимке Этьена Голуа, если только назначат они двоих или троих крепких соглядатаев следить за мною в моих похождениях по Александрии. Голуа, если он в городе, не преминет выследить меня, они же поймают его на меня как наживку. Гулять по людным улицам было немыслимо для исполнения сей задачи, посему, потолкавшись немного для вида на рынках и купив прочной бечёвки, я потихоньку направился на берег, где в отдалении высилась древняя колонна. Верёвку я купил на случай, если придётся мне схватиться с Голуа и усыпить его раствором Либиха, которым разжился у людей Россетти, дабы связать его до прибытия подмоги. Такое поведение моё не могло вызвать подозрения, потому как европейцы словно мухи слетались отовсюду на сию примечательность, и уже вскоре на дороге среди букетов пальм заметил я за собой человека в восточном костюме, но европейской упитанности и походки. Седая и длинная борода его имела без сомнения рукотворное происхождение, потому как он неуклюже управлялся на ветру с этим предметом, как не обращаются с частью тела. По всему выходило, что враг мой клюнул на незамысловатую хитрость. В толпе англичан приближаться ко мне ему показалось не с руки, и он присел чуть в отдалении, ожидая окончания нашего предприятия, я же ни малейшим намёком не подавал вида, что узнал его.

Уже первый из англичан достиг вершины и призывал менее решительных восходителей присоединиться к распитию его бутылки, когда трое наёмников Себастьяни по всем правилам военного искусства окружили фальшивого старика с разных сторон, оставив открытой лишь мою, полагая наивно, что я окажу им содействие, чего, конечно, желал я избегнуть.

Опытный волк, к моей досаде, всё же почувствовал угрозу чуть загодя, направив быстрые шаги в сторону, где я, следя за ним краем глаза, перебирал свои верёвки. Я, вздохнув, нехотя сунул руку за пазуху, нащупал рукоять пистолета, и готовился уже взвести курок, но он остановился от меня, не дойдя трёх шагов.

– Послушайте, Рытин, – негромко сказал он по-русски, следя, чтобы слова его долетели до меня одного. – Я имею нечто сказать вам.

– Сдаётся, у вас мало времени, – ответил я.

– Зато у вас будет несколько недель, чтобы освободить меня и услышать после то, что вас интересует. Обещаю, жалеть вам не придётся.

Подоспевшим молодцам не пришлось применять силу, ибо Голуа согласился следовать с ними по доброй воле, да и они не горели желанием учинять скандал на виду у излюбленных своих соперников. Думать, что Этьен тайно выслеживал меня, чтобы высказать своё странное предложение, я никак не мог, значит, он изменил решение только что, полагая сопротивление бесполезным. Но что вело его ко мне? Желание отомстить за подделку, или выяснить, что оказалось в его руках? Я размышлял так, пока один из островитян не обратился ко мне с предложением начать восхождение, чему я с удовольствием и предался. Спустя пять нелёгких минут я уже восседал, свесив ноги с капители исполинского столпа. Бутылка крепкого виски оказалась как нельзя кстати, ибо мне теперь требовалась подзорная труба и твёрдость рук, дрожь которых как нельзя лучше помогли утишить пять больших глотков. Трубу я одолжил у другого восходителя, который помогал подняться остальным, подтягивая верёвки, коими те обвязывали себя на случай падения. Радужный круг окуляра в десять минут довёл скромную процессию во главе с Голуа до французского консульства.

Теперь я знал, чего ради нужно мне посетить завтрашний бал.

Обложенный по стенам бочонками и шкафами, полными бутылок, обширный подвал консульства использовался и для содержания неугодных перед их отправкой во Францию или для наказания провинившихся. Несколько ниш, забранных решётками, пустовали, и лишь в самом отдалении моей свече ответила какая-то лучина.

– Голуа! Это вы?

Свеча очертила дугу, которую я принял за сардоническую улыбку этого всегда малоприветливого человека.

– Говорите, что вы хотели, – недовольно сказал я по-французски, пробравшись к нему и дважды ударившись о балки потолка.

– Только когда вытащите меня отсюда, – ответил он на моем родном языке, и после объяснил: – здесь может содержаться ещё кто-то, или пуще того, нас подслушивают через отдушину.