Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

– Здесь ничего нет, кроме вас и вин, даже охраны. А вы подозрительны, Голуа.

– Да, ведь я поступил бы так же. Дал вам войти и подслушал бы наш разговор. Вы не боитесь, что вас тут поймают?

– Я предупредил кого следует, – солгал я. – Кроме того, Себастьяни почитает меня за честного шпиона, который видит в вас своего заклятого врага. Он знает, что у нас свои счёты, и простит мне в отношении вас что угодно. О нашей вражде вы сами позаботились сообщить своим начальникам. Но он ошибся дважды. Шпионом я никогда не был, а лгуном сделали меня вы.

– Тише же! Двигайтесь ближе и говорите шёпотом. Я опасаюсь, что кого-то привлекут как переводчика. Русские ещё есть на балу?

– Оба в подвале. Танцуют словесный менуэт. Желаете бургонского? Недурное.

– Дайте! – он нащупал бутылку и лязгнул ею о решётку, пытаясь затащить к себе. Когда это не удалось, он повернул её и сунул горлышко в рот.

– Зачем мне вас освобождать?

– Я дам вам то, что вы ищете, – ответил он только после того, как осушил бутылку до дна.

– Вы не знаете, что я ищу.

– Нет, Рытин, это вы не знаете, что ищете. Но я знаю. И я готов отдать вам это.

– Так просто?

– Не просто, но легко. Мне это не нужно, а вам напротив. Это сведения. От меня их не убудет, а вам сгодятся. Легко расставаться с никчёмной вещью за жизнь. Да что я уговариваю. Вы сами славитесь тем же.

– Я вам не верю.

– Пустое. – Он допил и уронил бутылку мне на ногу. – Раз вы явились сюда, значит, у вас имеется капля интереса.

– Зачем вчера вы переоделись здешним шейхом?

– Хотел порасспросить вас, и даже припас для этого шило, но теперь согласен начать говорить первым. Видите, я человек практический. Как говорят в Польше, сегодня пан, а завтра пропал. Да уберите же бутылку! Не выношу пустого звона. Потом положите её на место! Вы не ведаете правды обо мне, и я откроюсь вам в доказательство моей искренности. Враги могут догадываться, но не знают наверное.

– Ваши враги.

– Наши – наши враги, Рытин! – взвыл он. – Но сначала вопрос. Я столько раз мог вас убить, и не сделал этого. Вы не удивлены? Можете не отвечать, впрочем.

– Вы не могли, мсье. Вам всегда помехой обстоятельства, среди коих отмечу и свою предусмотрительность.

– Не забудьте ещё ангелов, – прибавил он заговорщицки.

– Впрочем, если вы и далее намерены тратить моё время на оправдания, я ухожу, меня более развлекает общество дам. Они болтливы и всё знают. Я потанцую с дюжиной, и к ночи буду знать больше вас, а к утру и самого Себастьяни заткну за пояс. Знаю, что скажете вы о той расстроенной дуэли с Артамоновым: вы намеревались не убивать меня, а только проучить, выстрелив в ногу.

– Что за чепуха! Я собирался оглушить вас и подвесить за ноги, чтобы вы поведали мне правду. Убить или ранить вас означало тюрьму, ведь дворня видела, как мы с господином художником покинули поместье, а этот ледащий малый сознался бы во всём ещё пред началом дознания.

– Всё же я более верю преданности друзей.

– Только минуту, друг мой. О каких друзьях вы говорите? Вы не знаете, кто вам истинный друг, а кто враг, прикрывающийся дружеской помощью. Но задумайтесь, что движет мною в отношении вас? Ненависть? Но она не знает границ. Если бы я желал убить вас, что помешало бы мне – сейчас? Опустите глаза… только не совершайте необдуманных движений… Только глаза…

С ужасом увидел я напротив своего сердца длинный остро отточенный прут, и один выпад Голуа мог немедленно лишить меня жизни.

– Но даже так вы не можете заставить меня освободить вас, ибо я не захватил с собой инструментов, – осторожно заметил я.

– Этого не требуется. Я не собираюсь добиваться дружбы угрозами, но я желаю лишь заставить вас меня выслушать. Только выслушать – и далее вы вправе забыть. После не вы меня, а я отпущу вас. В детстве я прогнал кошку, разрывшую гнездо жаворонков. Два дня я не выпускал её из дому, но взрослые птицы не вернулись кормить птенцов. Тогда мы с сестрой взялись их выходить. Знаете, Рытин, выращенные в неволе, они прекрасно поют. Живут они долго, может, до десяти лет. Я отпустил их через год.

– Трогательно. Многие убийцы людей любят животных.

– Запомните эту историю. Как-нибудь я расскажу вам продолжение, а пока я сам в неволе, пусть оно останется тайной. Вам трудно поверить мне, ибо я вжился в роль наёмного убийцы в шайке разбойников, именующих себя тайным братством, члены которого, неудачники и авантюристы, присвоили себе звания маршалов и генералов. Но если вы припомните все наши противоборства, то не найдёте ни одного, в котором я не отказался бы от убийства. Итак, вот мой главный секрет: я служу в полиции.

– Знаете, Этьен, я слышал от вашего… от французского консула в Бейруте, что вы предъявили ему бумагу жандарма. Но что с того? Изготовить фальшивку нетрудно.

– Кому, как не вам, это знать, – едко вставил он со смешком, что, соотносясь с его положением, звучало вызовом.

– Впрочем, вы могли обладать подлинным документом, но работать на две руки. То есть вы честно служили в полиции и честно же клялись в верности братству. Наконец, вы могли убить некоего агента по фамилии Голуа и присвоить себе его имя и патент. Проверить это не в моих силах.

– Я говорю не о том! Тут ничего не проверить. Нигде, никого и ни в чём – здесь проверить невозможно! – зашипел он нетерпеливо, и прут сильнее упёрся в мой фрак. – Воспользуйтесь же логикой, и я не тороплю вас, хотя до крайности заинтересован в спешке. Но – торопитесь и вы сами, ибо без меня вам не разобрать, что к чему в этой игре. А моё время истекает. Если я не умру сам, мне помогут. Я смогу потянуть месяц на допросах, поскольку знаю весьма немало, а орден захочет выведать у меня все сведения.

– Почему Себастьяни зол на вас?

– Кто-то донёс на меня. Раньше я был ему нужен, но теперь он хочет вывести меня из игры чужими руками. Не спрашивайте, кто это. Он – или они – знают о каждом из нас всё.

– Вы всегда лгали мне.

– Я не лгал, просто каждый из нас видел в другом себя. Вы мнили меня членом ордена, а я жандарм, я видел в вас жандарма, а вы служите ордену. Неважно, промышляли вы тем изначально или узнали только что.

– Докажите свою добрую волю.

– Вспомните платок.

Я извлёк его из кармана и протянул французу.

– Вот. Утешьтесь. Вы желали показать мне, что свободны от службы Беранже, и в демонстрацию того, что не спешили вызволять его из моих рук, прежде подстелили под колено тряпицу, более беспокоясь как бы не запачкаться.

– И зачем бы мне делать это, если бы я стремился к вашей погибели? Вы беспомощно прозябали в тюрьме, как нынче я, я же обладал над вами безграничной властью.

Но я ответил, что сделал из этого иной вывод: раз у него не вышло угрозами выудить из меня нужное, он решил набиться в друзья, и купить мою благодарность. Всё же кое-что я попросил прояснить – ту самую охоту на Босфоре, когда мы с Муравьёвым едва не пошли на дно. Меня удивило, как легко он пересказал всю историю в мельчайших деталях, а это значило то, что его люди напали и на Карно в Фустате. Но Беранже не ведал о том, из чего следовало, что Голуа и в самом деле ведёт свою собственную игру. Взгляд его в мерцании огарка словно говорил: я открылся вам.