Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 1

– Вы боитесь, что они обретут безмерную власть? Больше, нежели иллюминаты или… розенкрейцеры? Но науки доступны любому, а наша с вами цель не скрывать знания, а распространять их. Когда все желающие получат инструменты для предсказания поведения вещей и хода событий, они лишь поднимутся вместе на новую ступень прогресса. Для масонов не останется места, и они попросту отправятся на строительство, но – не пирамиды с оком посредине, а университета или обсерватории.

Но Прозоровский даже не улыбнулся.

– Власть не главное. Они отберут у нас надежду. Как и почему? Научившись давать ответы на несложные вопросы в пользу повседневной практики, они объявят свой метод универсальным, и покусятся на первые шесть дней и на один последний. Тем хуже ваше всеобщее просвещение. По нему, как вода по каналу, может мгновенно распространяться как благо, так и заблуждения, равно польза, и погибель. Человечество попадёт в зависимость не лучшую, чем зависимость от клерикалов и инквизиторов средних веков. И тем большую, чем шире будет охват просвещения, устроенного по единому этому вашему научному плану. Всех, кого не подчинит новое прокрустово ложе, ждёт незавидная участь изгоев, повсюду подвергаемых остракизму. Они ещё позавидуют Галилею. Он не остался незамеченным благодаря обвинительному процессу, тех же – оставят прозябать в забвении или осмеянии.

– Вы сгущаете краски, Александр Николаевич, – возразил я просто, потому как в полемике нет лучше способа осадить пыл собеседника, кроме как высказав сомнение в истинности его слов. Тогда оппонент, принуждённый ещё раз доказывать правоту уже высказанного, начинает горячиться и допускать противоречия, а я надеялся получить время на обдумывание настоящих аргументов.

– Ничуть, Алексей Петрович. Ваш Кёлер… он, разумеется, ваш , – метнув исподлобья многозначительный взгляд, князь медленно развернул ладонь от себя, соединив в этом жесте презрение, обиду и желчь, – гнобит Бларамберга и Стемпковского за куда меньшие промахи. Он у власти. За ним авторитет должности, связи в свете и деньги казны. То есть его научный метод господствует над прочими, возможно, не менее научными. Итак, он по существу обвиняет своих коллег в ереси. Сейчас они могут спастись от дыбы и костра в Берлинской академии, но что, если академии объединятся под эгидой какого-нибудь нового Ватикана наук?

– Отчасти это верно, – не мог не согласиться я, но осторожно добавил: – Но где Ватикан, там и Константинополь. Путь в царствие небесное не узурпирован.

– Но как все христианские пути ведут в Иерусалим, так и пути всех научных школ обретут центр в этом вашем эмпиризме, – презрительно бросил князь.

Я имел что высказать против, но почувствовал, что мне в самом деле интересен его взгляд.

– Но где же видите выход вы?

– Как всегда – в тупике! – обрадованно возгласил он. – Рано или поздно люди столкнутся с неудовлетворённостью от сущности научного метода, изобретут третий путь, идущий не параллельно первым двум.

– Мистики и оккультисты? – разочарованно вопросил я. – Это не ново. Тому немало приверженцев и в кругах нашего высшего света. Князь Голицын, Кошелев, Магницкий, Блудов… немало и духовных лиц.

– Это чепуха, как и все перечисленные лица, – отрезал Прозоровский, поморщась.

– Покойный император до поры поощрял их изыскания, – осторожно заметил я, но он пропустил это мимо ушей.

– Мода на спиритизм и оккультизм преходяща и временна. Это происходит от того, что одной веры в Бога уже недостаточно для удовлетворительного описания мира, а научный метод находится в зачаточном состоянии, и понимаем лишь единицами. Так мало этого: метод сей, как нарочно, оставляет за пределами научного рассмотрения целый сонм вопросов, имеющих духовные корни, то есть не отвечает главнейшим вопросам бытия. Так что вина учёной братии налицо, и что же удивляться, когда многие образованные люди вместо слепой веры стали искать веры зрячей. Время таких тайных обществ, конечно, сочтено, их уничтожат не государи, а пустое пространство вокруг, когда они не смогут вербовать новых членов, став со своими идеями посмешищем нового времени. Но не забудем, что плоды с древа познания опасны сами по себе, а мы усугубляем их опасность. Берясь сейчас усиленно ухаживать за одной веткой, и оставляя другие без присмотра, мы можем вскорости получить ядовитые тернии.

– Пройдёт несколько времени, и научный метод начнут преподавать в лицеях, как ныне греческий алфавит, он станет чем-то незыблемым в глазах людей, и будущий чиновник и министр будет вступать почётным членом в общество химиков и археологов вместо иллюминатских кружков тайного знания, якобы найденного у жрецов Египта.

– Как греческий алфавит, говорите? – зло воскликнул он, едва лишь я чуть остановился, чтобы набрать воздуха. – Это не беда. Беда, когда его начнут преподавать как закон Божий!

– Мы, учёное сословие, избираем путь познания, которое легко подтвердить опытом. Где бы ни поставили опыт, он обязан давать одинаковый результат и не зависеть от экспериментатора. Не станете же вы защищать медиумов?

– При чём здесь медиумы? – он хлопнул рукой по столу. – Копнув в одном месте, вы найдёте Трою, в другом наткнётесь на фундамент Вавилонской башни, в третьем выгребете только пустую породу. Если два охотника пойдут в лес, опытный добудет зверя, а другой скажет, что лес пуст, а зверей не существует в природе. Опытный метод познания несовершенен, а наука исповедует его как универсальный. Представьте, ко мне явились доктора, желающие исследовать моё здоровье. Один выяснит, что я весел и бодр, другому я представлюсь озлобленным и желчным. К третьему не выйду вовсе, и он решит, что князя Прозоровского нет среди живых. Послушайте, я же веду речь об ином пути, объемлющем в себе…

– Эмпиризм и логику! – выпалил я, и снова не угадал.

– Наука, основанная только на эмпиризме, не полна в описании мира. А начинает претендовать на полноту на том лишь основании, что сорок одинаково испечённых докторов одинаково обнаружат по книжной методе десятую часть болезни и отвергнут верный вердикт одного, потому что не в силах повторить его. Ужели не странно, что исследования мы, учёные, обязаны производить в границах материальной ограды, а выводы, видите ли, распространяем за пределы этих границ! А по какому праву? Нет уж, берите выше, – терпеливо вздохнул он, – добавьте к вашим двум столпам философию, духовный поиск и не ограничивайтесь ими. В вашем примере с цилиндром, наука – лишь взгляд с одного края, лишь одно измерение познания.

– Абсурд! Измышления разума невозможно подтвердить или опровергнуть опытом.

– До поры, коллега, пока полётом духа не стали заниматься всерьёз! Не кажется ли вам странным, что нематериальная мысль приводит в движения огромные материальные тела? Задумывались ли вы над тем, как и в каком месте мысль – облекается плотью? Где та точка, в которой идея пресуществляется в движение молекул и колебания эфира?