Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 1

Но погоня не спешила. Почему? Кураж Голуа, показывавший охоту за мной как забаву? Или они находились в уверенности, что мы никуда не денемся? А может вправду задержал их полуживой Карнаухов? Как бы ни обстояло дело, но только мы получили фору версты в три, и я не намеревался её упускать.

Артамонов нервничал, во всём видя козни своих бывших покровителей. Вопреки слышанной им самим перепалке он вдруг решил, что Игнатий всё время действовал в интересах тайного общества, и послан обнаружить, если не убить, его, а разговор о камне – не более чем второстепенная задача. Вид Владимира говорил, что гипотеза сия кажется ему очень вероятной. В свою пользу он приводил факты. Голуа ехал следом за Карнауховым, значит, они не могли не находиться в сговоре. Обнаружив Игната без чувств, Этьен предпочёл оставить преследование, но помочь члену братства. И ведь неизвестно ещё, кто из них старше в иерархии тайного общества.

Я только пожимал плечами. Вопрос Игнатия о скрижали оказался для меня до такой степени неожиданным, что поглотил без остатка мысли, и я совершенно утратил внимание к дороге, о чём вскоре пришлось горько жалеть.

Признаться, очень не по нутру пришлось мне требование Карнаухова, хотя и не подал я вида. Я находился в твёрдом убеждении, что бессмысленная находка, порождённая Прохоровым любопытством и доставившая неприятных минут при нелепом визите к Ведуну, не продлится событиями далее письма Бларамберга, и лишь от меня самого зависит, оставит она меня навсегда или потребует усилий для разгадки. Поиск ключа почитал я за интересную, но вполне безопасную забаву, от которой смогу отказаться в любой миг. Но оказалось, что доброе и дурное наследие того рандеву у Прозоровского неразлучны между собой как любовь и ненависть, соседствуют как изгибы судьбы на распутье: «Прямо пойдёшь – любовь обретёшь, а себя потеряешь». Какой же ценностью обладала таблица, если Карнаухов всё положил, чтобы ещё раз хоть прикоснуться к ней за гранью мира?

О наивном розыгрыше Беранже уже не мог не жалеть я. Никто из тех, кого хоть краем задел странный сей предмет, не отнёсся к нему шутя или пренебрежительно. Пора бы в его отношении посерьёзнеть и мне. Теперь уже невозможно гнать от себя самого ещё одну причину моего стремления в Дамаск. Меня вела туда надежда, что в городе сем, славящимся школами иудейских мудрецов, проще всего найти знатоков нужного мне языка и могущих навести на догадку. Качающийся на спине уныло бредущего лошака, сам себе я напоминал сейчас легендарного основателя ордена креста и розы, стремящегося в сокровенный Дамкар.

Тревога – от того, что не знал я за что тревожиться – столь сумбурно мог я описать своё состояние. В самом деле, что переменилось с того, как я узнал личность NN и его цели? Лишь то, что одна тревога сменилась другой, ещё более загадочной. Зачем ему тот камень? Ведь не научным интересом влеком Карнаухов. Что таит в себе предмет сей, чем толкает человека на преступления в неведомых краях? Что потеряю я с его утратой, и что получит он с его обретением?

И не обронил ли я уже чего-нибудь неизмеримо важнейшего?

– Откуда Карнаухов узнал, что камень был у меня? – задал я более других мучивший меня вопрос.

Я не рассчитывал, конечно, на рассуждения Прохора, скорее нуждался хоть в каком-то собеседнике, чтобы разогнать свои мысли.

– А говорил я, то – важная вещь, – вторя моим мыслям, он вдруг в точности повторил тогдашние свои слова, и от манеры, с которой он их произнёс, дохнуло на меня запахом пыли, сорванной бурей с бескрайних степей нашего юга. – Узнать-то недолго. Хватился – камня нет, кинулся в обратно по своим следам добро своё искать. Выяснил, что на станции никого окромя немца да тебя не было – вот и зацепка.

«И тебя!» – хотел было огрызнуться я, но это прозвучало бы глупо, а я и без того чувствовал себя в дураках. Вряд ли бы кому-либо в голову пришло обвинить ямщика в присвоении пустых древностей – не скифская бляшка и не боспорская ваза – простой с виду камень с золотистыми, но не золотыми блёстками минеральных вкраплений.

– Чушь ты несёшь! Не ты, что ли, лошадей закладывал неподалёку, когда он Бларамбергу антики торговал?

– Во! – Прохор поднял палец, словно не расслышав последнего моего упрёка. – И я тоже думаю: а вор ли он? Или князь его так тебе представил? А коли сговорились они, и сделали вид такой, чтобы камешек ценный от других, настоящих воров, поглубже спрятать?

Я покосился на Артамонова. Тревога на его лице сменилась сейчас интересом, но на слова Хлебникова он только скривил недоуменно губы, что я понял как согласие с такой возможностью.

– Что же он его на станции сразу Бларамбергу не отдал? – произнёс я непонятно кому.

– А откуда ты знаешь, что он его немцу вёз? – подхватил Прохор. – Тоже князь наболтал? Сам ты посуди, что за нелепость отправить немцу ценную вещь через вора, в надежде, что тот ему её продаст, да немец ещё вдобавок и купит! А ну, как один не продаст или другой не позарится! Чистая конфузия выйдет.

– Чепуха какая-то, – подумав, сказал я. Как все простецы, кучер не следил за логикой своих же аргументов, опровергая каждым следующим положением совсем недавнее предыдущее. – Проще уж представить вора вором, а князя князем. Он украл, у него украли, вернулся в трактир, всё про меня вызнал и приехал сюда.

– А от кого узнал, что ты в Царьград поехал? Без княжьей братии не обошлось бы. И на какие деньги ехал? – воскликнул Прохор. – Ты его вспомни: скакал, как угорелый, налегке, багажа никакого, а одет беднее церковной мыши. Не то, что нынче, в шёлковый бурнус.

Неужели Прозоровский нанял такого, как Игнат… Я чуть не хватил себя по лбу. Какая непростительная недогадливость! Тогда на балу перед отъездом он, косясь в мою сторону, шептался с содержателем постоялого двора – так вот о чём говорили они! Как ни странно, невзирая на противоречия, другого объяснения не находилось, а рассказ его оказался настолько складным, что возразить оказалось совсем нечего. И всё же никак не мог, да и не желал я уразуметь ни математических причуд многочисленных отрицаний, ни человеческих мотивов поведения Игната.

– Кому такая нелепость придёт в голову? Потерял человек вещь, так это вовсе не значит, что её украл сосед по гостинице, который и близко не подходил! – возмутился я. – Бларамберга ведь не обвинил. Куда как проще предположить, что вывалился куль на скаку.

– Бывает так, что рассудил неправильно, а вывод – верный, – пожал плечами Прохор, словно вторгаясь в мои логические построения. – А немцу этот камень и сложить некуда, разве в панталоны. Ты у них и так в тёмных личностях ходил. Слышь, князь-то твой мог думать, что ты форменно француза человек, а все дуэли ваши – чтобы его с толку сбить. Французу он не доверял, вдруг подумал, что тот тебя и вызвал на подмогу? А Игнат свой, рожа рязанская, давно у него на содержании. И вещь-то важная, раз при одном таком подозрении решили тебя здесь догонять.