Рональд Уэлч - Рыцарь-крестоносец

– Саффария, – тихо повторил сир Хьюго. – Что ж, могло быть и хуже. По крайней мере, там много воды.

– И совсем не будет воды после Саффарии, – с мрачноватой радостью откликнулся сир Бальян. – Все источники на дороге к Тивериаде пересохнут в такую жару.

– Но Лузиньян не может быть настолько глуп, чтобы избрать именно этот путь! – воскликнул сир Фульк.

– Все зависит от того, кто последний поговорит с ним, – мрачно заметил сир Бальян.

Прозвучал отбой, и всё отправились спать. Продолжать поход было решено на рассвете.

Уже задолго после полудня вдали показались белые стены Акры – заветная цель, к которой в пыли, по невыносимой жаре упорно двигались с юга войска. Посланные вперед гонцы вернулись из Акры с известием, которое можно было предугадать:

– Торопитесь! Торопитесь! Сарацины осаждают Тивериаду!

Под белыми стенами города на ночь был разбит палаточный лагерь, и уже до рассвета армия отправилась дальше, в глубь страны – к колодцам Саффарии.

Хотя по обочинам дороги раскинулись ветвистые, все в зелени деревья, создающие тень, солдаты все равно страдали от жары. Вдоль всего пути поднимались серые, коричневые, желтые клубы пыли, застилающие глаза.

Покачиваясь в седле, Филипп плыл в этой пыли, как в тумане корабль, и видел впереди, сзади, по бокам лишь поблескивающие на солнце шлемы и кольчуги воинов. Казалось, будто целое королевство идет походом на Саффарию.

К вечеру они добрались до колодцев.

Прекрасный оазис всегда приветливо встречал усталых путников зеленью холмов и белыми домиками. Эта же идиллическая картина открылась и сейчас глазам Филиппа, с той только разницей, что теперь рядом с домиками стояли походные палатки, возле которых суетились солдаты христианской армии. В центре лагеря располагалась большая красная палатка короля, где в этот вечерний час рокового дня второго июля 1187 года собрались наиболее влиятельные бароны-землевладельцы и рыцари Святой земли.

Вместе с сиром Хьюго на собрание пошел и Филипп. Недавно он стал владельцем маленького феодального поместья недалеко от Бланш-Гарде, подаренного ему сиром Хьюго, и получил право присутствовать на собраниях и выступать наравне с прочими знатными сеньорами и землевладельцами.

Стулья были приготовлены только для самых влиятельных баронов, все остальные остались стоять, опираясь на увешанные коврами стены.

Во главе стола сидел Ги Лузиньянский; на его красивом лице одновременно отражались усталость и серьезная сосредоточенность. Что творилось в его голове, на самом деле не знал никто. Увы! Но на плечах именно этого человека лежал тяжелый груз ответственности за судьбу целой страны. Слева от него сидел его брат, Амальрик де Лузиньян, коннетабль королевства [59]и командующий всей феодальной армией королевства.

Филипп знал коннетабля в лицо, как почти всех придворных Иерусалимского двора, но, ни разу в жизни ему не случалось видеть человека, занимающего почетное место справа от короля. Нагнувшись к отцу, он прошептал ему на ухо свой вопрос.

– Кто?

– А, это граф Раймонд Триполийский.

Филипп подвинулся влево, чтобы получше разглядеть графа. Он увидел высокого человека с тонкими чертами лица, гармонию которого нарушал только мясистый нос. Раймонд сидел, уткнув глаза в полированную столешницу, и длинными пальцами выбивал быструю дробь, что говорило о его сильном волнении и тревоге. Филипп смотрел на него с интересом, поскольку граф слыл одним из самых могущественных сеньоров в Святой земле, честолюбивым, нещепетильным и хитрым. Среди собравшихся баронов королевства не нашлось бы ни одного человека, который мог бы вполне довериться графу. Потеряв надежду заполучить престол, он неожиданно подписал мирный договор с турками. И столь же неожиданно расторг этот договор. Сейчас Саладин осадил принадлежащий ему замок и город Тивериаду, однако бароны продолжали не доверять ему. Мотивы двух его прямо противоположных решений им были совершенно непонятны.

Когда в палатку зашли последние члены высокого собрания, сразу же стихло гудение голосов. Все присутствующие явились на собрание вооруженными с ног до головы, закованными в кольчуги; на белых плащах красовались родовые рыцарские эмблемы, а на лицах застыло мрачное, но твердое выражение, говорившее о решимости сражаться до конца. Собрание походило скорее на военный совет на поле боя. Собственно, так оно и было.

Ги поднялся со своего места.

– Сеньоры, – обратился он к присутствующим, – мы должны обсудить направление передвижения наших войск. Вам уже известно, что Саладин начал осаду Тивериады. – Тут он сделал паузу, и глаза всех присутствующих повернулись к графу Триполийскому, владельцу замка, за стенами которого осталась вся его семья. Но граф продолжал упрямо смотреть вниз. – Язычники подняли против нас мощную армию, – продолжал Ги. – По слухам, силы Саладина превосходят нас вдвое. – По толпе пронесся ропот недовольства. – Сеньоры, что вы можете предложить мне и высокому собранию?

Он снова опустился на стул и стал ждать выступлений. Наступила непродолжительная пауза. Бароны предполагали, что первым захочет взять слово граф. Владея графством Триполи, он, по сути дела, был независимым принцем, находящимся лишь в союзе с остальным королевством, и графство его, как и княжество Антиохийское на севере, имело статус самостоятельного образования в числе четырех христианских государств, основанных в Святой земле.

Но Раймонд не сдвинулся с места. У Филиппа появилось смутное подозрение, что граф желал выступить последним, чтобы оказать наиболее сильное влияние на короля.

И все же в палатке нашелся один человек, которому не терпелось высказаться. С противоположного конца стола послышался резкий, с хрипотцой, знакомый Филиппу голос.

– Я думаю, нам нужно выступить на рассвете, сир, – выкрикнул Рено де Шатильон. – Озеро находится в пятнадцати милях отсюда, и к нему мы доберемся после полудня. Уверен, мы сможем окружить турок, разоружить и загнать в воды Галилейского озера!

В палатке послышались одобрительные возгласы: здесь было немало приверженцев политики агрессии. Оба Великих Магистра военных орденов, перегнувшись через стол, прокричали что-то в поддержку оратора.

Лицо короля просветлело, плечи расправились. Даже граф Триполийский на мгновение оторвал глаза от поверхности стола, перестав выстукивать пальцами дробь. Потом он поднялся, его высокая фигура слегка согнулась над столом.

Наступила тишина. Некоторое время граф всматривался в окружавшие его лица. Ему было хорошо известно, что в числе собравшихся в этой палатке находилось немало его врагов, но на лице его не отразилось ничего, кроме холодной отчужденности.